Но остановить их было уже невозможно.
Когда Ларька понял, к кому они едут, он действительно доставил путников в десять минут.
LX
Подъехали к темневшей в стороне от дороги мрачной усадьбе с запертыми тесовыми воротами. И когда весь поезд остановился у ворот и передние лошади стукнулись в них оглоблями, на дворе поднялся лай из самых разнообразных собачьих голосов.
В одном окне мелькнул робкий огонек и сейчас же опять погас. Никто не отпирал, и только собаки среди ночи заливались на все голоса.
— Должно быть, спят, не слыхать ничего, — сказал Ларька, — эти еще, домовые, разбрехались тут…
И он ударил сапогом в подворотню, из-под которой высовывались оскаленные морды. Лай поднялся еще громче. Одна даже завыла.
— Вот ад-то кромешный, — сказал Ларька, отойдя с кнутом от ворот и сплюнув.
— Ну, бросьте все, поедемте, — сказал Митенька.
— Нет, как же, надо добиться, — возразил Валентин.
Митрофан тоже слез и, подойдя к окну, стал стучать, потом нашел лазейку в заборе и, крикнув, что он сейчас обделает дело, скрылся. И правда, обделал дело. Минут через десять он вернулся.
— Ну, что же? — спросили у него все в один голос.
— Чумовой какой-то, — сказал неохотно Митрофан, — увидел меня, затрясся весь и заперся.
— Что бы это значило? — сказал Валентин.
— Постой, я ему покажу, как не отпирать, — проговорил Петруша. Он не спеша вылез и, подойдя к парадному, так начал молотить в дверь своими огромными кулаками, что, казалось, трясся весь дом.
— Петруша сегодня довольно хорошо работает, — заметил Валентин. — Если бы мы его не взяли, не продать бы имения.
— Кто там? — послышался испуганный мужской голос за дверью.
— Помещики, по делу, — ответил Петруша.
— По какому деду? Какие помещики? Проезжайте с богом…
— Ну, еще разговаривай! Отпирай сейчас, а то дверь высажу! — гаркнул Петруша.
— Мы очень извиняемся за беспокойство, — сказал Валентин, подходя к двери, — но у нас очень спешное дело, и только поэтому мы решились вас беспокоить.
— Да кто вы такие?
— Здесь присутствуют: Валентин Елагин, Федюков, Дмитрий Ильич Воейков и остальные.
За дверью воцарилось нерешительное молчание.
Все, столпившись около двери, ждали. Даже кучера отошли и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывали через плечи господ.
Наконец дверь открылась. Перед приехавшими показался заспанный, испуганный небритый человек в халате, со свечкой. Но едва только свет упал на лицо и на руки высунувшегося вперед Митрофана, как владелец опять метнулся от него назад, как от привидения, и захлопнул бы дверь, если бы Петруша не заступил порог ногой.
— Опять!.. Чего его расхватывает! — сказал Митрофан с недоумением.
— Мы извиняемся, что, кажется, немного побеспокоили вас, — сказал Валентин, — но дело очень спешное.
— Не надо, Валентин, брось! — говорил Митенька, дергая Валентина сзади за рукав. Но Валентин не обратил на него никакого внимания.
— А тот человек — кто? — спросил дрожащим голосом помещик и показал на Митрофана.
Митрофан даже плюнул с досады и, сказавши: «Да что я ему дался!» — отошел.
Все оглянулись на Митрофана, но, так как он вышел из полосы света, то опять никто не понял, почему именно он внушает такой страх хозяину.
Наконец дрожащий и озирающийся хозяин по требованию Валентина провел посетителей в кабинет со старым ореховым столом, лежавшими на нем пожелтевшими костяными счетами и ворохом в беспорядке разбросанных бумаг. В комнате был застарелый запах непроветриваемого помещения.
Валентин сел в кресло перед письменным столом, не торопясь очистил перед собой место от бумаг, отложив их на левую сторону, и заставил сесть перепуганного хозяина с другой стороны стола. А все остальные расселись кругом, точно члены какого-то дьявольского судилища.
— Деньги у вас есть… свободные? — спросил Петруша, нетвердо стоя сзади сидевшего в кресле хозяина.
— Громче говори, он плохо слышит, — сказал Валентин.
Митенька Воейков делал попытки прекратить эту историю и обращался то к одному, то к другому. Но все так серьезно вошли в его интересы, что остановить их не было возможности.
Валентин, очевидно взявший на себя задачу честно провести дело через все препятствия, положил Митеньке руку на плечо, как своему подзащитному, не дал ему говорить и сделал знак Петруше, чтобы тот помолчал. Потом, возвысив голос, дабы хозяин, отличавшийся глухотой, мог слышать, спросил его: может ли он купить землю его ближайшего приятеля, человека во всех отношениях порядочного?
— Ему это очень нужно.
— До зарезу!.. — крикнул сзади Петруша на ухо хозяину, глядя плохо слушающимися глазами в его макушку.
Глухой, почти подпрыгнув от неожиданности крика, переводил испуганные глаза с одного лица на другое, сидя среди этих людей, как пойманный купец среди разбойников, и не произносил ни одного слова.
— Валентин, это возмутительно! Я наконец протестую! — крикнул Митенька с таким расстроенно-беспомощным тоном, как будто он готов был расплакаться.
На него даже все оглянулись.
— Никакого мне имения продавать не нужно!
— Как не нужно? — спросил Валентин, набрав на лбу складки, и, пригнув голову, посмотрел на Митеньку.
— Так… я уже давно раздумал продавать землю.
— Да, но на Урал с чем поедешь?
— Не поеду я никуда!..
— Это в корне меняет дело, — сказал Валентин. А Федюков прибавил:
— Тем лучше — нам свободнее.
— В таком случае вопрос получил разрешение, — сказал Валентин, отодвигая свое кресло и вставая, как встает верховный судья, когда выяснилось отсутствие состава преступления и суд прекращает свои действия по отношению к подсудимому.
Он молча и вежливо поклонился хозяину, как бы давая ему понять, что он свободен и они больше ничего не имеют ему сказать.
Когда все вышли на двор, то услышали сзади себя, как торопливо задвинулся за ними дрожащей рукой дверной засов.
Когда отъехали с версту от усадьбы, Ларька, до того молчавший, повернулся и спросил:
— Чегой-то дюже кричали? Ай ндравный оказался?
— Как же с ним тише-то говорить, — сказал Валентин, — когда он глухой.
— Нет, это только прозвище такое, — отвечал Ларька, — а слышит он еще получше нашего.
LXI
Рассвело, когда выехали на большую дорогу. Утреннее небо было чисто. Освеженная ночной росой земля просыпалась, и в свежем утреннем воздухе и в гаснувших побледневших звездах была та тихая ясность, которую чувствуешь, когда едешь на рассвете по большой дороге.
Восток уже начинает румяниться над лесом, в лощинах стелются утренние пары; придорожная трава — вся седая и серебряная от росы. А далеко кругом в утреннем просторе виднеются хлебные поля, рассеянные еще сонные деревни, и только кое-где над ними поднимаются в туманной дали сизые столбы дыма из труб.
Мелькнет под горой у ключа старая покривившаяся часовенка, простучит под копытами бревенчатый мостик, медленно протянется сонная деревенская улица с журавлем над колодцем, и пойдут опять стелиться и мелькать бесконечные поля в синевато-туманном просторе.
Федюков только на десятой версте вдруг вспомнил, что он вчера еще должен был попасть домой с винами и закусками для родственников жены, а вместо этого с раскалывающейся головой, без вина и без закусок едет совсем в противоположную сторону.
— Валентин… а ведь получилось-то черт знает что, — сказал он.
— Почему черт знает что? — спросил Валентин, смотревший на расстилавшиеся по сторонам дороги виды.
— Мало того, что я оскандалился, они там, наверное, беспокоятся, думают, что со мной случилось что-нибудь ужасное. Жена, как нервный человек, всегда рисует себе ужасы, которых нет.
— Да, твое положение незавидное, — рассеянно ответил Валентин, продолжая смотреть вдаль. — И прибавил: — Я хотел бы лет через триста снова проехать по этой дороге. Человек никогда не должен порывать связи с своей родиной-землей. И приятно, пожалуй, было бы увидеть те же овражки, дубки, большие дороги… Ничто не изменится.
— Изменится строй жизни и сам человек, который к тому времени окончательно победит природу, — сказал Федюков. — Будут какие-нибудь поезда-молнии, машины.
— Победить природу… — повторил рассеянно Валентин. — Если бы муравьи изобрели способ перетаскивать мертвых мух и прочий свой провиант в миллион раз скорее, чем они делают это сейчас, едва ли можно было бы сказать, что они победили природу.
— Ну, милый мой, нельзя же царя природы сравнивать с муравьями. Ты чудак, Валентин! — возразил, рассмеявшись, Федюков.
— Царя природы?… Да, это верно, — согласился Валентин и прибавил: — А тебе придется соврать что-нибудь жене-то, да и пустые бутылки лучше выбрось здесь.