Митрофан только немного загородился рукавом и, когда задымилась его рубаха, он спокойно замял огонь руками, сказавши при этом:
— Вишь, вредная какая…
Когда путешественники тронулись от монастыря, Валентин сказал:
— Вот нам разве что сделать: тут есть один богатый купец, живет недалеко, Курдюмов. Так как мы поедем почти мимо, то заедем на всякий случай к нему. Он, может быть, купит твою землю. По крайней мере, у меня будет чиста совесть перед тобой. Это уж я делаю не для тебя, а для себя.
Митенька, хотевший было сказать, что это ему теперь уже не нужно, при последних словах Валентина не знал, что ответить: раз Валентину это нужно было сделать для себя, то, конечно, это его дело.
И Митенька согласился ехать туда, куда не нужно, уже не для себя, а для другого, т. е. Валентина.
Если Митенькой завладевала посторонняя воля и он начинал сознавать незаконность такого положения, то освобождение от гнета воли никогда не следовало непосредственно за возникновением сознания о необходимости освобождения.
Сначала у него бывало даже приятное успокоение от того, что, подчинившись чужой воле, он может сам не делать активных усилий.
Потом, когда эта чужая воля скручивала его, не считаясь с его собственными желаниями, у него портилось настроение и приходило сознание возмутительности такого порабощения.
После этого следовало долгое нарастание возмущения, которое выражалось преимущественно в разговорах с самим собой на тему о том, что никто не имеет права распоряжаться им, или этот протест высказывался какому-нибудь соответствующему лицу, причем он развивал это в очень строгой логической системе.
Но, когда он пробовал это же самое доказывать тому лицу, от засилья которого он хотел освободиться, вся его стройная логическая система расползалась, и он сам не находил у себя прежней веры в правоту своих доводов и в свое право на освобождение.
И потому Митенька, чувствуя за собой этот грех, не решался на активную борьбу и против воли продолжал подчиняться, втайне всегда надеясь на внешний случай, который даст ему освобождение.
В данном случае с Валентином у него уже давно явилось сознание бесполезности этих нелепых разъездов. В самом деле: какой дурак может сказать, что эти странствования с ежедневными возлияниями хоть сколько-нибудь похожи на деловую поездку по продаже имения?
И, наверное, имения продаются совсем не посредством разъездов.
Митеньку сбила с толку спокойная уверенность Валентина: у него был такой вид, как будто он на своем веку продал целые десятки имений. Но, с другой стороны, ему бы, кажется, нужно знать, что Валентин с таким же легким сердцем мог взяться не только за продажу имения, а и всего земного шара.
И теперь Митенька как раз находился в стадии ожидания какого-нибудь внешнего случая, который освободит его от ига Валентина, потому что внутреннее сознание незаконности этого ига у него уже было. И было то, ради чего нужно было освободиться: он стоял у порога совсем новых прозрений, которые родились в нем по дороге от графини. Теперь ему было что защищать, во имя чего бороться.
И случай этот действительно пришел после нелепого заключительного аккорда Валентиновой деятельности.
LVIII
Только было Ларька, выбравшийся на большую дорогу, пустил лошадей, как навстречу показалась в пыли мчавшаяся тройка буланых, запряженных в старенькую таратайку, у которой задние колеса, размоловшиеся на оси, выписывали мыслетё, как пьяные.
— Стой, стой! Куда? — закричал из таратайки сидевший в ней человек в крылатке и пробковом шлеме, повернувшись всем туловищем назад, так как экипажи уже разъехались.
— …Землю… — неясно донеслось в ответ одно слово из фразы, которую крикнул Валентин, тоже повернувшись назад.
Экипажи остановились. Федюков (это был он), соскочив, подбежал к приятелям и потряс им руки.
Узнав, что они едут к Курдюмову, Федюков, не говоря ни слова, махнул рукой своему кучеру, чтобы он поворачивал лошадей.
— Я вам, кстати, дорогу к нему покажу.
— Да ведь тебе не по дороге, как будто?… — сказал Валентин.
— Нет, нет, ничего, — отвечал испуганно Федюков, как бы боясь, что его не возьмут.
Он сел к Валентину с Митенькой, а Петрушу пересадили к Митрофану, который вожжами разбередил себе руку и сидел, весь вымазавшись в крови.
Митенька, увидев его, только поморщился:
— Ты бы хоть завязал руку-то.
— Ничего… — отвечал Митрофан и, посмотрев на свои руки, отер их о штаны.
Все тронулись. Федюков показал Ларьке направление и, сказавши: «Жарь пока напрямик», — уселся к нему спиной и лицом к Валентину с Митенькой на передней скамеечке.
— Откуда ехал-то? — спросил Валентин.
— Из города. Жена завтра именинница; наехали, брат, ее родственники, приходится бал задавать; везу всякой чертовщины. Балыков накупил, икры и всего прочего.
— Коньяку-то не забыл? — спросил Валентин.
— Ну, как же без коньяку! Коньяк есть, ром… Небось, уж ждут меня.
Валентин ничего не ответил.
— Да! Вы что-нибудь знаете? — вдруг спросил Федюков. — Вы, я вижу, ничего не знаете? На Востоке опять потемнело… но я бы сказал, что посветлело. Убийство эрцгерцога Фердинанда, совершенное каким-то гимназистом, Австрия склонна объяснить как политический выпад всей Сербии против нее, Австрии, как провокацию. Но с чьей стороны провокация, — это еще вопрос! — крикнул Федюков, сидя на своей передней скамеечке перед двумя приятелями и подняв при этом палец. — Им славянство глаза мозолит. Они боятся красного цвета. Этот старикашка Франц-Иосиф, — мало еще его учили, его и самого пришибить стоит, — он готов несчастных сербов вот как жать!
Федюков опять как будто ожил и помолодел, когда оказалось, что на Востоке далеко не все забылось и успокоилось, а назревает действительная возможность катастрофы. И чем было больше данных для этой катастрофы, тем Федюков становился оживленнее.
Ларька, после оголтелой скачки пустив лошадей тихо, сидел вполоборота на козлах и, помахивая кнутиком, прислушивался по своему обыкновению к тому, о чем говорят господа.
Федюков сказал, что он знает дорогу и что до цели их путешествия всего десять минут от того места, где он встретил приятелей. Однако проехали уже с полчаса вместо десяти минут. Федюков успел уже осветить роль Германии в восточном вопросе, а ожидаемой усадьбы все еще не было.
Ларька продолжал беззаботно помахивать кнутиком и, казалось, нимало не беспокоился о том, куда они приедут. Наконец Федюков сам уже стал тревожно оглядываться по сторонам.
— Должно быть, мы заговорились, я поворот и пропустил, — сказал он.
— Ничего, — ответил Валентин.
Ларька прислушался, даже сам посмотрел по сторонам, но вместо того, чтобы остановить лошадей и сообразить, куда ехать, вдруг неожиданно вытянул коренника по спине кнутом, поспешно настегал пристяжных как-то из-под низу, под живот, и, перехватив вожжи, крикнул:
— Эй, вы, разлюбезные!
Коляска понеслась по кочковатой дороге, подбрасывая его на козлах в его желтой, с вздувшимися от ветра рукавами, рубахе, надетой под кучерскую плисовую безрукавку. Как будто этим он нашел самый удобный выход из неопределенного положения.
Каждый из седоков мысленно слал его ко всем чертям, потому что и так заехали неизвестно куда, а он еще зачем-то разогнал лошадей — значит, и вовсе завезет бог знает в какие места. Все тревожно смотрели по сторонам, силясь узнать местность, и как-то никто не догадывался остановить Ларьку.
— Постойте, вон мужик идет навстречу, сейчас спросим, — сказал Федюков.
Ларька остановил лошадей.
Мужик, шедший в валенках и с палочкой, на вопрос, как проехать к Курдюмову, оглянулся сначала в одну сторону, потом в другую и сказал, указывая палкой назад:
— Все прямо, прямо, а как до оврага доедете, так налево.
— Я так и знал, что мимо проедем, — сказал Федюков.
Пришлось поворачивать назад.
— Не побей бутылки! — крикнул Федюков своему кучеру. — А то родственников жены нечем будет поить, — прибавил он, обращаясь к Валентину.
— Куда же вы поехали? — крикнул Петруша, пробудившись от остановки и удивленно вместе с Митрофаном глядя на проезжавшую мимо них назад переднюю коляску.
— Пошел за нами! — крикнул в ответ Федюков.
Доехали до оврага, повернули, как сказано было, налево. Сначала ехали по едва заметной полевой дорожке, а потом и вовсе пошли нырять через межи и поперек рубежей.
— Это просто сил никаких нет, — сказал наконец Митенька Воейков. — Куда нас несет, скажи пожалуйста? — обратился он к Валентину.
— Не знаю, — отвечал Валентин, — там видно будет. Вон еще один мужик едет.
Спросили у этого. Он сказал, что около оврага надо было не налево, а направо сворачивать. И стал подробно объяснять.