— В чем дело, Джо?
Это спросил Фентон, их старший. Он любил, когда ребята называли его шефом, только вот никто из них этого не делал. И хотя им надлежало являться на службу в четверть девятого, Фентон никогда не приходил позже восьми, а придя, занимал пост у дверей и проверял, не опоздает ли кто–нибудь из ребят. Но все–таки он не был поганым старикашкой: если вам все же случалось опоздать, он мог сам сказать вам пару ласковых слов на эту тему, но никогда не стал бы стучать на вас в правление.
Маллиган одернул свой темно–синий китель, поправил кобуру на правом бедре и покачал головой.
— Старею, — ответил он, — начинаю волочить ноги.
— Ну, а я чувствую себя так, словно нынче вечером мне не ходить, а прыгать, — сказал Фентон и с улыбкой покачался несколько минут на пятках, дабы стало ясно, что он имеет в виду.
— Рад за тебя, — проговорил Маллиган. Что до него самого, то он, как всегда по вечерам в четверг, будет доволен жизнью в девять часов, когда последний служащий банка уйдет домой, и Маллиган сможет сесть и расслабиться. Он всю жизнь провел на ногах и не верил, что сможет подпрыгнуть хотя бы ещё один раз.
Сегодня он приплелся в двадцать минут девятого, если верить часам на стене за кассами. Все охранники уже были здесь, за исключением Гарфилда, который ввалился минуту спустя, буквально «прошмыгнув под проволокой»; он приглаживал свои усики а–ля шериф с Дикого запада и озирался по сторонам, словно никак не мог решить, то ли охранять банк, то ли грабить.
Как обычно по четвергам, Маллиган уже успел занять свой ночной пост, прислонившись к стене возле миловидной девушки, которая сидела за столиком по эту сторону конторки и принимала посетителей. Маллиган всю жизнь был неравнодушен к миловидным девушкам. Кроме того, он был неравнодушен к её стулу и хотел оказаться ближе всех к нему.
Банк был ещё открыт и закроется только в половине девятого, значит, в ближайшие пятнадцать минут тут будет толпа народу: служащие, обычное число посетителей и семеро частных охранников — сам Маллиган и ещё шесть человек. Все семеро носили одинаковые кители, похожие на форму патрульных полицейских, а на левом плече у каждого красовался треугольный значок с надписью: «Континентальное сыскное агентство». Их бляхи с отчеканенными буквами «КСА» и номерами тоже были похожи на полицейские, равно как портупеи, кобуры и револьверы «смит–вессон–полис–позитив» 38–го калибра, которыми они были вооружены. В большинстве своем охранники, включая Маллигана, прежде служили патрульными полицейскими, поэтому в форме чувствовали себя легко и непринужденно. Маллиган двенадцать лет оттрубил в городском управлении Нью–Йорка, но ему пришлось не по нраву то, что там творилось, и последние девять лет он подвизался в «Континентальном». Гарфилд когда–то служил в военной полиции, а Фентон четверть века легавил в каком–то городке в Массачусетсе, потом вышел в отставку с половинным содержанием и теперь работал в «Континентальном», не столько ради умножения своих доходов, сколько для того, чтобы не маяться от безделья. Только у Фентона на кителе был особый знак отличия: два синих шеврона на рукаве означали, что он дослужился до сержантского чина. В «КСА» было всего два звания, обязывающих носить мундиры — охранник и сержант — и к услугам сержантов агентство прибегало, лишь когда для выполнения задания требовалось больше трех человек. Была в «КСА» и «оперативная субординация», но только для тех, кто работал в цивильной одежде, а к такой работе у Маллигана не лежала душа. Он знал, что служить в «Континентальном» оперативником значило стяжать себе славу, но Маллиган был патрульным топтуном, а не сыщиком, и это вполне устраивало его и сейчас, и в будущем.
В половине девятого штатный охранник банка, старик по фамилии Нихаймер, не работавший в «КСА», закрыл обе двери и встал возле одной из них, чтобы в течение примерно пяти минут то и дело отпирать её, выпуская последних посетителей. Потом уходящие работники привели в порядок бумаги, убрали всю наличность в сейф, накрыли чехлами пишущие и счетные машинки, и к девяти часам последний из них (это, как обычно, был Кингоурти, управляющий) уже готовился отправиться домой. Фентон всегда стоял у двери, выпроваживая Кингоурти и проверяя, надежно ли тот запер банк снаружи. Система была устроена таким образом, что сигнализация включалась и выключалась только поворотом ключа с улицы. После ухода Кингоурти оставшиеся внутри охранники не могли открыть ни одну из дверей, не включив сигнал тревоги в полицейском управлении. Поэтому все семеро приносили с собой мешочки или корзинки со снедью. В переднем торце трайлера, подальше от сейфа, помещался мужской туалет.
Девять часов. Кингоурти ушел, заперев дверь. Фентон повернулся и произнес слова, которые изрекал каждый четверг по вечерам:
— Ну, вот мы и на посту.
— Прекрасно, — ответил Маллиган и направился к стулу, стоявшему за столиком приемной. Тем временем Блок сходил за раскладным столиком, который хранился возле сейфа, а остальные уже рассаживались по облюбованным ими стульям. Спустя минуту раскладной столик стоял в отведенной для посетителей части трейлера, семеро охранников сидели вокруг него на семи стульях, и Моррисон доставал из кармана кителя две новые колоды карт, одну с синими рубашками, другую — с красными. Все извлекли из карманов пригоршни мелочи и ссыпали её на столик.
Раздали семь карт. Тот, кому выпадет старшая, должен будет стать первым банкометом. Им оказался Дреснер.
— Пятикарточный штуд, — объявил он, бросил в банк пятицентовик и принялся сдавать.
Маллиган сидел спиной к сейфу, лицом к передку трайлера, то есть, к столам служащих. Конторка кассиров располагалась справа, две запертые двери — слева. Он сидел, широко расставив ноги, плотно упираясь подошвами в пол, и смотрел на Дреснера. Открыв карту, тот сдал ему пятерку червей. Маллиган взглянул на свою первую невскрытую карту. Это оказалась двойка пик. Моррисон поставил пять центов — предел на первой карте. Потом надо было ставить уже десять центов, а на последней карте — двадцать. Когда очередь дошла до Маллигана, тот скромно спасовал.
— Похоже, сегодня не моя ночь, — сказал он.
И был прав. К половине второго ночи он уже влетел на четыре доллара семьдесят центов. Но Фокс иногда сдавал ему с прикупом, валетов или в открытую, и в половине второго сделал это опять. С прикупом все игроки делали ставки в начале, и игра пошла с банка, в котором было тридцать пять центов. Когда никто не смог вскрыться, и Фоксу пришлось сдать ещё по карте, все опять сделали ставку. И снова никто не мог раскрыться, а когда Маллиган взглянул на свою третью сдачу и увидел три шестерки, в банке уже было доллар и пять центов.
В довершение всего сидевший справа Фентон раскрылся, сделав максимально возможную заявку, двадцать пять центов. Маллиган подумывал поднять ставку, но потом решил, что чем больше участников останутся в игре, тем лучше, поэтому просто повторил заявку. Так же поступили Гарфилд и Блок. Теперь в банке было два доллара и пять центов.
Пришло время прикупать. Открывшийся Фентон взял три новых карты; значит, для начала у него только одна пара «картинок», валетов или выше. Маллиган призадумался: если он возьмет две карты, все заподозрят, что у него три одинаковых. Однако Маллиган слыл игроком, любящим «флеши» и «стриты». Значит, взяв только одну карту, заставит остальных думать, что он опять принялся за свое. Кроме трех шестерок, у него были дама и четверка. Маллиган сбросил четверку и сказал:
— Одну.
Гарфилд хихикнул.
— Все не унимаешься, Джо?
— Да вроде того, — ответил Маллиган, увидев ещё одну даму.
— А мне — три честных, — сказал Гарфилд. Стало быть, и он начинал только с пары, вероятно, тузов или королей.
— Одну нечестную, — попросил Блок. Значит, либо у него две парных, либо он норовит прикупить «флеш» или «стрит».
После прикупа максимальная ставка была уже пятьдесят центов. Столько Фентон и поставил. Значит, ему пришла лучшая карта.