крови, потому как эти изумительные глаза без слов твердили: «Ты знаешь, что я имею в виду, Джейкен, конечно, знаешь. Можешь прикрываться глупостью сколько угодно, но скоро говорить будет нечего, кроме как выплюнуть сухую правду. Так объясни мне, почему ты оставил все то прекрасное, что раньше составляло нашу с тобою дружбу? Неужели променял это на что-то более ценное — наши секреты, кино и то, что позволяло чувствовать единым целым двух совершенно разных людей? Ты… так запросто все уничтожил, что я поначалу не хотела верить действительности, а только выдумывала безумные иллюзии и питала себя глупыми надеждами. Я не прошу извинений или жалостливого сочувствия, мне нужно лишь понять… что не так со мною и почему ты не сказал об этом сразу».
— Я не знаю, Рэйчел… Мне пора идти.
Девочка изумленно моргнула, совершенно забыв о стремительно несущемся времени; казалось бы, еще пару минут назад до дверей лавки оставались добрые четыре или пять десятков широких шагов, а сейчас огромные буквы и разукрашенная к Рождеству вывеска скрылись позади, как и приветственный звон карманного колокольчика над прозрачной витриной. Ранее бесконечная миля подошла к концу, как и время спросить то, что должно было рано или поздно прозвучать, но постоянно откладывалось в сторону до более подходящего момента — именно то, из-за чего и состоялась эта самая тяжелая в жизни маленькой Робертсон прогулка. И Рэйчел сдалась. Опустила руки с протяжным вздохом, одним только взглядом остановила рванувшего прочь парня и спросила приглушенным голосом, будто выдирая из себя слова, как присохшую к ране кровавую корку:
— Почему ты так поступил? Начал меня избегать, думая, что я оставлю это без внимания и не придам значения всему тому, что затерялось в недалеком прошлом; отстранился, не желая даже видеть меня рядом… Перестал что-либо рассказывать… Но я не виню тебя, Джек — это выбор каждого человека, и невозможно привязать к себе кого-то насильно, только… В конце-концов все равно кому-то одному будет чертовски больно, и я рада, что ты избежал этой страшной пытки. Мне начало казаться, что все изменилось, еще давно — и верить в эти предчувствия тоже не хотелось; я просто жила как прежде, стараясь забыть многое из того, о чем до сих пор продолжаю думать. Мы перестали оставлять друг другу глупые послания, прекратились посиделки за просмотром фильма поздними вечерами, а то кафе… Я как сейчас ощущаю вкус нашего пудинга на губах, пожалуй, самого вкусного из всех, что мне доводилось пробовать. Помнишь тот кофе и бесконечные разговоры ни о чем, так, словно мы знакомы всю жизнь и встретились после очень долгой разлуки, а мне и вовсе не о чем было рассказывать, и оставалось беззаботно смеяться?
— Я больше не пью кофе, — отчеканил парень, и сам пришел в ужас от того, насколько резко вонзились в ледяной воздух эти грубые слова. Они могли бы сойти за туманную правду, сродни обмана всех и себя в самую первую очередь, но… и сейчас в раковине кухни стояла пустая чашка с коричневой каймой по бокам, из которой еще утром пили крепкий кофе и хрустели персиковыми вафлями. И Рэйчел непонятным образом увидела все это в задумчиво опущенных глазах: из сонного дома тянутся в одно место чужие друг другу люди, ворчат и с недовольными лицами усаживаются за стол, успевая вытащить из себя пару-тройку грязных словечек и оскорблений; в уголке настаиваются чай и черный, как древесный уголь, кофе в небольших чайниках, а уже спустя пару минут оба напитка появляются в стаканах; руки тянутся за сливками и сахаром, кто-то ставит на стол разогретые в микроволновке вафельные трубочки, из которых виднеется теплая густая начинка, и запахи печеного теста, крема и кофейных зерен пропитывают насквозь кухню; люди отогреваются, сбрасывают с себя маски утренней раздражительности и с довольным видом поглощают завтрак, потягивая растопленное тепло из дымящихся кружек…
— Я знаю, что не пьешь. Иногда старые привычки могут немного наскучить… Так что случилось, Джек? Просто… скажи хоть что-нибудь, хорошо? Сделай вид, что не забыл ни единого момента из прошедшего, и этот октябрь был действительно чем-то для тебя важным и дорогим. Ты сохранил в голове крупицы, к которым потом будешь обращаться в самые серые и безрадостные дни, думая, каким же ты был счастливым. Хотя бы дай знать, что это все было не напрасно… И наше знакомство… Что ты ничуть не жалеешь.
Дауни смерил некогда близкого себе человека коротким взглядом и отвернулся — но стоило только ему столкнуться с силой зеленого волшебства двух крошечных озер с самой чистой водой в целом бескрайнем мире, перед глазами вновь начали зарождаться чудесные образы, расцветая и тут же отмирая комками пыли. Джек внезапно почувствовал себя так странно легко, будто его душа отделилась от плоти, и оболочка мышц, костей и толстого слоя кожи осталась где-то далеко-далеко, а он сам — невесомое существо, летящее над землей. Он расправил в воображении руки и вспорхнул к самым облакам, несясь над черепицами знакомых крыш, все больше удаляясь от грязного города к спрятанному от людей солнцу. Поднимался все выше и выше, ощущая, что и в голове у него полная свобода, а все плохое мигом исчезло, оставив после себя теплый свет и дурманящую сладкую свежесть; кончиками пальцев касался кромки пушистых облаков, растягиваясь в улыбке, ведь белоснежные хлопья и вправду были похожи на кусочки сахарной ваты — все, как и говорили ему в раннем детстве родители. С каждым новым толчком вверх в груди становилось все меньше и меньше воздуха, а потому, вылетев из плена облачной густоты, парень задохнулся от охватившего все его сознание восторга и не мог больше пошевелиться, зависнув в безвоздушном пространстве с вытянутыми вперед ладонями.
Парень увидел солнечный свет и хотя знал, что он один для всего живого на планете, это солнце показалось ему прекраснейшим из всех других миллионов солнц. До этих пор Джек никогда еще не испытывал нечто подобного, схожего с искренним изумлением и внутренним счастьем; он все смотрел и не мог оторвать глаз от мягкого оранжевого света, словно в ванильном сиропе растворили куски плотной ваты, а теперь волокна разбухли, напитавшись живительным соком, и сами загорелись ярким светом, как сотни детей пылающего на небе огненного шара. И парень вечность готов был находиться в странной невесомости и провожать глазами скрывающиеся за облачной массой лучи, как вдруг… ощутил толчок каждой из костей груди, так, будто тяжелая невидимая рука крепким ударом хотела смять ему ребра. Хотел сделать