Вступить на этот путь можно даже невольно: иудеи потребовали казни невинного — и потеряли страну. Греки впали в страсть междоусобицы, пожертвовав ради нее и законом, и здравым смыслом, и узами родства — и на долгие века лишились свободы, которую смогли вернуть, только приняв чужой, трезвый и здравый обычай. Судьба многих и многих была менее счастливой.
Мы можем только заключить, что честность и добрый лад не просто угодны Создателю, но и согласны с законами сотворенного Им мира…»
Бартоломео Петруччи смотрит на бумагу, на высыхающие темные островки в уголках букв. Можно бы присыпать песком, но этим утром больше не стоит работать. Это такая простая, внятная, естественная мысль. Да и не оригинальная. Ее не раз излагали и богословы, и философы. Дела наших рук и особенно творения нашего ума говорят о нас больше, чем мы сами. Раскрывают нашу природу. Так и мир вокруг не может не отвечать существу создателя не только внешне, но и по самым глубинным своим законам. Следуй мы своей природе — той, с которой были сотворены, мы бы склонялись в сторону добра так же неизбежно, как падает на землю камень. Мы можем ей не следовать, потому что, подобно Творцу — свободны. И не следуем. Потому что — в отличие от Него — несовершенны. Это не задача и не загадка. Тут все ясно. Но прочтут эту мысль, только если приправить ее притчей, остроумным доказательством, магией. Может быть, это еще одно проявление нашей свободы воли — нежелание видеть явное. Над этим нужно будет подумать.
Соблюдение правил — в нашей природе. Недаром же было сказано, что Богу — Богово, а кесарю — кесарево. И высший, и земной законы сходятся в одной точке, и точка эта — человек. Законы в нем самом. И в то же время человек свободен от законов. Имея две руки, можно не пользоваться одной. Неудобно? Зато по собственному желанию. Назло, по прихоти, на спор, по причуде… так или иначе по своей воле.
Человеку даны законы, чтобы их соблюдать, и дана воля, чтобы… Тут слишком многие сказали бы — «нарушать». Смешно и нелепо: и ослушание, и послушание в равной степени могут быть и собственным выбором и волевым решением, но люди слишком похожи на детей. Дай им возможность ослушаться — и они назовут ее неизбежностью.
Какова бы ни была цена…
Легко понять — или, во всяком случае, Бартоломео кажется, что легко понять, почему Иисус назначил своим наместником именно Петра со всеми его петухами. На это место нельзя было ставить человека, не знающего свою паству изнутри… и с самой что ни есть человеческой стороны — человека, который не ощутил на себе, что такое тщеславие, слабость, нерешительность, неготовность услышать. Другой стал бы судить детей как взрослых…
Вот уже и настоящее утро. Бартоломео еще не ложился — работал всю ночь, хотя сколько перед летним солнцестоянием той ночи… Но вот очередная мысль легла на бумагу, и пора встать из-за стола, чтобы переодеться и покинуть дом. Пока солнце не вошло в полную силу, пока улицы и дороги окончательно не переполнились пешеходами и наездниками, телегами и экипажами — самое время выходить.
Утро в Роме не может быть тихим. Оно битком набито тысячей звуков: цокот копыт, шаги, крики разносчиков, смех прохожих, стук тележных колес о камень мостовых, стрекотание кузнечиков, вопли лягушек, курлыканье горлиц… все это сразу. И все же это оглушительное ромское утро куда тише, чем полдень или вечер. Если привыкнуть, то можно считать все, что творится снаружи, тишиной.
Через толстые каменные стены, через ставни, прикрытые еще до рассвета, чтобы дневная жара не ломилась в комнаты, звуков почти не слышно — если привыкнуть. Встаешь из-за стола, и чувствуешь: раннее утро. В усадьбе синьора Варано подобную «тишину» сочли бы гласом труб Иерихонских, но в Роме своя мера для шума и безмолвия.
Самое подходящее время для прогулки… а позавтракать можно и на природе.
Синьор Петруччи — из тех приятных людей, что никогда не задерживаются. Сказал, что ждать его следует через два часа после восхода солнца — во столько и приехал. Привез с собой умеренных размеров холщовую сумку, устроился под деревом, достал скатерть, пару бутылок вина, оловянные кубки, лепешки, сыр, оливки — и сидит, любуется с середины холма долиной. Вверх по дорожке поднимаются крестьяне, ведут вола, кланяются — благородный синьор отвечает им кивком, говорит пару слов, должно быть, желает чего-то хорошего. Вниз спускаются две девчонки лет десяти, несущие в подолах орехи, уговаривают синьора купить — покупает, дает на монету больше, чем просят, улыбается восторженному щебету крестьянок.
Ученый муж под сенью древ, замечательная картина, хоть рисуй. И если проезжающий мимо всадник, не крестьянин, вестимо, а кто-то более достойного происхождения, спешится у того дерева и предложит синьору разделить с ним трапезу — вежливый ученый человек не откажет, разумеется. Под разумную беседу и вино лучше пьется, и оливки сами в горло прыгают. А говорить можно о чем угодно, например, о новостях. Ромские новости — бесконечная тема для беседы, пока об одном поговоришь, другое уже случится…
А есть ведь и прочие италийские земли, и если всадник — нездешний, то рассказывать начнет уже он. И тут беседа может затянуться хоть до следующего утра, потому что городов на полуострове много, события, интересы, люди в каждом свои — и если попадется человек сведующий, то и подробности одного какого-нибудь дела можно разбирать, пока нити не станут столь тонкими, что даже ангелу рубашку не сошьешь…
— Он согласился. Не раздумывая, вы были правы, — говорит Виченцо Корнаро, отбрасывая со лба рыжую прядь.
— Я знаю, — улыбается Бартоломео Петруччи.
— Как? Откуда дошли новости?
— Нет, новости первым принесли вы, но я просто знал, что он согласится.
Синьор Петруччи, ученый муж родом из Сиены, давным-давно живущий в Роме, даже никогда не видел человека, о котором идет речь. Не заносило ни Бартоломео так далеко на север, ни каледонского дворянина так далеко на юг. Но это ничего не значит. Некоторые не способны узнать дерево, даже врезавшись в него лбом три раза подряд, а другим достаточно увидеть прошлогодний полуистлевший лист, чтобы назвать и породу, и свойства древесины.
— Он потребовал часть денег вперед. Мы согласились. — Этот пункт все еще вводил Виченцо в недоумение. Но так посоветовал сеньор Петруччи и в Равенне этот совет приняли. Странно. Очень странно, когда имеешь дело с человеком, заведомо не знающим слов «торговая честь».
— Хорошо, что не вздумали торговаться, — медленно кивает собеседник. — Иначе вы оказались бы в пренеприятном положении. Друг мой, наемные убийцы всегда берут вперед половину платы. Причина очень проста: можно попытаться и не преуспеть, но ведь вы же понимаете, что никто не убивает за плату лишь ради удовольствия убить. Это совершенно разные вещи. И у убийцы всегда есть те, кого он вынужден обеспечивать своим ремеслом. Семья, любовница… или целая держава. Зависит лишь от положения наемника. В вашем случае цена высока, но вы и от нее получите свою прибыль — и будьте уверены, ваш убийца это понял. А нужное вам дело никто другой не сделает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});