Трудно придумать более искусное вступление. Чтобы заручиться благосклонностью Австрии, русский кабинет воспользовался событием, которое, очевидно должно было перетянуть Австрию на сторону Франции. Он намекнул на брак и рассуждал так. Император всегда питал глубокую симпатию к своему австрийскому брату. В последние годы явилось обстоятельство, препятствовавшее ему следовать влечению своего сердца, ибо Австрия упорствовала в своей непримиримой враждебности к Франции, тогда как он в Тильзите вступил на диаметрально противоположный путь. Сделавшись союзником Франции, император Александр не мог оставаться другом ее врагов. В настоящее время, когда счастливое событие улучшило отношения между Парижем и Веной, препятствие к сближению Австрии с Россией отпадает само собой, и царь может отдаться своей симпатии к Австрии, что вполне совместимо с другими его связями. Вот почему он искренне радуется браку. “Человек менее справедливый, чем Его Величество, быть может, испугался бы его последствий и почувствовал бы некоторую зависть. Его Величество не впадает в подобную ошибку; напротив, он находит, что брак способствует сближению с двором, на разлуку с которым он смотрел о сожалением, и отныне его цель – сохранить наитеснейший союз с императором французов и параллельно установить наитеснейшую дружбу с австрийским императором”.
В этом искусно рассчитанном сопоставлении терминов, в этой подчеркиваемой разнице в выражениях, употребленных для характеристики отношений, которые нужно поддерживать с Францией и завязать с Австрией, ясно проглядывает истинная цель инструкции. В ней ясно видно желание резко обозначить разницу, которую следует делать между еще обязательным союзом и всегдашней симпатией. Вся суть в том, чтобы убедить Австрию, что отныне у императора Алекcандра дружба будет стоять выше союза и непременнo переживет его. Спрашивается, отчего бы и императору Францу не взять за образец подобное поведение? В данный момент он безусловно нашел бы в нем залог безопасности, а в будущем – громадные выгоды.
Само собой разумеется, что, когда Россия выражает намерение держаться системы Тильзита, она говорит о настоящем и не связывает себя на будущее время. Нельзя допустить, чтобы и Австрия считала окончательным то положение, в какое поставили ее последние договоры; чтобы она мирилась с мыслью навеки быть исключенной из Германии, выброшенной из Италии, отделенной от моря, заключенной в тесных границах, начертанных ей шпагой победителя. Вернуть, по крайней мере, некоторые из своих провинций – такова должна быть ее тайная, но неизменная цель. Но вернуть себе часть утраченного, не подвергая себя новым случайностям и риску войны она может только благодаря доброжелательству России. В случае осложнений в Европе, – конечно, при условии, что император Александр будет ею доволен, – он не забудет о ней в возможных в будущем разверстках чужих владений, и будет считаться с ее желаниями, которые предугадывает и одобряет. “Все соображения австрийских государственных людей, – говорится в инструкции, – могут быть построены только на единственной основе: дать отдохнуть монархии от недавней бедственной войны, возвратить час утраченного могущества не новой пробой силы своего оружия, а путем переговоров, которые будут следствием общего согласия. В этих устоях будущей политики венского кабинета Его Величество не находит ничего такого, что не отвечало бы его интересам”.
Мало-помалу автор инструкции расширяет свои предложения. Предусматривая вполне естественное предложение, что Австрия когда-нибудь решится на более деятельную роль, точнее выражаясь, на политику реванша, он открывает вожделениям австрийского дома целиком весь центр Европы. Вот что несомненно и во что в Вене должны хорошенько вдуматься: для России нет никакой выгоды не только помогать Франции удерживать ее завоевания, предоставлять ей царствовать над Италией и оказывать давление на Германию, но даже оберегать ее естественные границы. Австрия может вновь занять и прочно основаться в областях, которые присвоил себе ненасытный народ. Ее восточный сосед не найдет в этом ничего предосудительного.
Здесь автор инструкции с удивительным искусством разыгрывает роль искусителя. Он не сразу приглашает Австрию снова захватить владения, из которых она была вытеснена в несколько приемов. Сначала он ограничивается тем, что пробуждает, ее сожаления, раздражает ее желания, приводит ей на память все утраты. С почти жестокой настойчивостью он долго перечисляет ее потери, рисует пред ее взорами королевства, герцогства, провинции, которыми она не тал давно гордилась и которые теперь оплакивает; указывает на плодородные равнины Ломбардии, на побережья Адриатики, на гавани Истрии и Далмации, на цветущие поля Германии: показывает вдали линию Рейна и Бельгию. Развернув перед ней эти необъятные перспективы, он вдруг делает вид, что отворачивается от них. России там нечего делать. Она не интересуется этими областями; она предоставляет Австрии требовать их обратно, но с условием отплатить ей взаимностью, т. е. дать и ей свободу, предоставить и ей распоряжаться по ее усмотрению в областях, смежных с ее государством, и вот здесь-то читается между строк нигде не называемое имя Польши. Следует, говорится далее, установить принцип невмешательства и взаимного потворства по отношению к областям, в которых каждое из двух государств заставит признать свои права и захватить свою волю. В инструкции говорится: “В числе утраченных провинций, возвращения которых может желать Австрия, большая часть, почти все, может отойти обратно в ее владения, не затрагивая прямых интересов Его Величества. В самом деле, что за дело России, если Нидерланды или Милан, или Венецианская республика, Тироль, Зальцбург, часть самой Австрии, которую она только что уступила, как то: Триест, Фиуме, побережье – сделались бы предметом желаний императора Франции и даже были бы мало-помалу приобретены им или его наследниками? Единственное правило, которому должен следовать петербургский кабинет, это – оставаться верным мудрому принципу равновесия и не допускать расширения без соответственного вознаграждения России, дабы не нарушать относительной силы обоих государств. Венский двор не может не признать, что Россия – единственная страна, прямой интерес которой никогда не будет затронут его приобретениями в Германии или Италии. Но венский двор не может так же не знать, что ни в Германии ни в Италии он ничего не может предпринять, если не будет уверен в молчании или, лучше сказать, в молчаливом согласии России”.
К несчастью, был пункт, где между интересами обеих империй, которые так легко было примирить в других местах, существовал вечный антагонизм. Это был Восток. Кризис, вызванный на Дунае в 1807 г., оставался все еще открытым, он тянулся параллельно с войнами, терзавшими Европу, и, разъединяя Россию и Австрию, служил препятствием для новых коалиций. Александр I и его кабинет знали, до какой степени порицалось в Вене фактическое присоединение княжеств к России, какое неудовольствие вызвало там открыто заявленное ими намерение оставить их за собой. В Вене смотрели на Дунай, как на австрийскую реку или, по меньшей мере как на имеющую сделаться таковою. Налагая руку на нижнюю часть его течения и на его устья, Россия давала повод тревожиться и за интересы настоящей минуты, и за возможность поступательного движения Австрии в будущем. Она превращала в тупик великолепнейший путь, пользуясь которым Австрия надеялась обеспечить себе сообщение с Черным морем и в один прекрасный день проскользнуть на Восток. Чтобы вполне угодить Австрии, России нужно было бы отказаться от княжеств и подписать мир с турками, признавая чуть ли не целость их владений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});