собой.
Воропаев, сдерживая бешенство, молча следил за его манипуляциями. Кактолько машина застыла, он раскрыл рот и заорал:
— Я же тебе, идиоту, говорил, что надо было объезжать по другой улице! Если ты ведешь наблюдение, ты должен изучать город, обнюхивать каждую улицу, каждый переулок! Какого черта ты сюда поперся?! Ты что, специально? Я ведь предупреждал! Где мы теперь их искать будем? Ты все делаешь медленно: и машину водишь, и соображаешь!
Дождавшись, пока напарник успокоится, Панченко сделал движение, чтобы включить передачу. Воропаев жестом остановил его и достал мобильный телефон.
— Да подожди ты, Игорь. Нам теперь торопиться некуда. Надо Сибилеву доложить. Ох, что сейчас будет! Алло, это мы. Да. Нет, они ушли. Так и ушли. Как можно одной машиной вести… Ладно, хорошо. Мы еще проедем по центру, может, найдем их по машине. До связи.
Выключивтелефон, Воропаев вздохнул. Потом локтем толкнул еще не пришедшего в себя Панченко:
— Ну, что затих? Гляди веселей. Нам обделываться не впервой. Поехали, будем имитировать деятельность. Воплей сегодня вечером будет — лучше не думать. Сибилев орет как резаный. Пока мы приедем, он уже успокоится.
Поморщившись, Панченко медленно двинул машину по узкой улице. Вытащив из кармана куртки пачку сигарет, он закурил и задумчиво спросил:
— Что думаешь обо всем этом? Я имею в виду все это дело.
Воропаев пожал плечами. После долгой паузы нехотя ответил:
— Ничего не думаю. Мало материала. Все, что у нас есть, это какая-то невероятная каша, одно противоречит другому. Буквально все. Ничего не удается сложить вместе. Соловьев звонит предупредить, что у него встреча с тем и людьми. Это хорошо, это работает на Соловьева, никто не спорит, все довольны, даже Сибилев. Отлично, мы несемся зафиксировать эту встречу. А они отрываются от нас. Бред какой-то! Поэтому я не знаю, что думать.
Панченко, внимательно глядя на проезжавшие перед ними перекресток машины, кивнул:
— Точно. Поэтому у меня постоянное ощущение, что мы движемся не в ту сторону. Не похоже все это на Соловьева. Знаю, что это нерационально, что нужны факты, а не эмоции, но чувствую — здесь что-то не то.
Воропаев хмыкнул:
— Он «чувствует». Останови ты машину! Что без всякого толка кататься! Меня скоро укачает.
Машина остановилась у большого сквера. Из-за высокой решетки с пиками через дорогу бронзовый военный сурово смотрел с лошади на машину российской разведки. Воропаев и Панченко равнодушно отвернулись рт него.
В сквере трое детей лет пяти-шести кидали друг другу огромный красно-зеленый мяч. Их. бабушки умиротворенно сидели на скамейке, изредка обмениваясь фразами. Каждая фраза была, видимо, исполнена неопровержимых истин, потому что обязательно сопровождалась неторопливыми одобрительными кивками. От особенно удачного броска мяч высоко выпрыгнул и в два скачка оказался на тротуаре. Также мгновенно одна издевочек в джинсовом комбинезоне рванулась за ним и вылетела к дороге. Дернувшись, Панченко и Воропаев сделали одновременно движение, чтобы выскочить из машины. Их опередила высокая девушка с сильной фигурой спортсменки, переходившая дорогу. Перехватив одной рукой ребенка поперек туловища, другой она подняла мяч и запустила в сквер. Отпустив девочку, небольно шлепнула ее и крикнула что-то старушкам. Подумав, одна из бабок ответила. Завязалась короткая перепалка. Девушка коротко взмахивала руками, старушки дружно отругивались.
Навстречу машине, покачиваясь, брел заросший тип в невероятно грязном джинсовом костюме. Проходя мимо урн, он на мгновение приостанавливался, искоса оглядывал содержимое и разочарованно тащился дальше. Поравнявшись с автомобилем, он остановился. Почти коснувшись обтерханными джинсами высунутый в раскрытое окно пиджачный рукав Воропаева, раскрыл рот. Напоровшись на недружелюбные взгляды, бродяга отказался от своих планов, миролюбиво развел руками и продолжил свой путь.
Воропаев проводил его взглядом, почесал нос и произнес:
— Вот, видел наркомана? Знаешь, о чем я подумал? Все на что-то подсаживаются. Наркотики — это самое простое, самое бездарное, но и самое откровенное. Есть масса вещей покруче, которые люди научились скрывать. Кому-то нужны деньги, кто-то не может жить, если не будет перед тол пой кривляться, изображать черт знает что. Можно даже от своих несчастий тащиться, или от того, что всю жизнь потратить на спасение редких видов тараканов в тропической Африке. Каждый сам выбирает себе путь.
— Это банально.
— Да? Но в итоге-то получается, что каждый старается для себя.
— А это цинично.
— Нет, это правда. И мы с тобой, дорогой, мой, ничем не лучше других. Нет, не лучше. Давай называть вещи своими именами. Мы в экстазе от своей исключительности, даже оттого, что служим практически за спасибо. И все время ждем, что другие это должны понять и оценить. Но нас ведь никто не заставлял. Поэтому и обижаться нечего, когда тебе вместо «спасибо»… Главная ошибка Соловьева как раз в том, что он ждал одного, а получил другое и теперь не может придти в себя.
* * *
Минут через пять мы оказываемся в совершенно незнакомом районе на южной окраине Гааги. Остановившись, Эрнесто любезным жестом приглашает выйти и ведет меня в небольшое открытое кафе. Пока он окидывает взглядом небольшую террасу перед входом, я иду к столику у самого окна. Едва мы успеваем сесть, как тут же подскакивает черноволосый официант, вытирает стол и в ожидании склоняется над нами. Эрнестос изысканной любезностью поворачивается в мою сторону:
— Что будем пить? Предлагаю пиво.
Идея ничем не хуже других, и я молча пожимаю плечами. Получив согласие, Эрнесто делает заказ. Пока он общается с официантом, лихорадочно пытаюсь просчитать его планы. Портфель он поставил на пол рядом со своим креслом. Странно, я был уверен, что в портфеле диктофон. Значит, записывающее устройство не в нем, на таком расстоянии хорошего звука не будет. А им нужен хороший, очень хороший звук. Тогда где оно, записывающее устройство или микрофон? Место должно быть оборудовано. Стол? Нет, когда я к нему пошел, Эрнесто даже не повел бровью, он его вполне устраивал. С таким же успехом я мог сесть за любой другой стол или на пол. Тогда где? Может, они станут фотографировать? Нет, ерунда, кому нужны фотографии! Они буду писать разговор. На чем?
Отпустив официанта, Эрнесто лучезарно улыбается и приступает к делу.
— Не будем морочить друг другу голову предисловиями: ваш спектакль в аэропорту никого не обманул. Скорее, наоборот, вы себя раскрыли и продемонстрировали свою осведомленность о наших планах. Кстати, не обольщайтесь: ваши коллеги в аэропорту тоже могли заключить, что вы разыграли спектакль именно пото-му, что заметили их. Но не это важно. Не буду скрывать, у нас действительно были некоторые намерения на ваш счет. Теперь же игра пойдет в открытую.
На чем они