рассказывали. Но четвёртый свидетель был стар, и у него были слабые глаза, так что он видел хуже других. Закон Мухаммеда, который записан самим Аллахом в святой книге, гласит, что никто не может быть обвинён в прелюбодеянии, пока не найдутся четыре свидетеля, которые отчётливо всё видели своими глазами. Итак, судья признал Токи и женщину невиновными, а пекарю приказал дать несколько палочных ударов по пяткам за клевету.
— Хорошая страна для женщин, — заметила Ильва, — ибо много чего может произойти прежде, чем человек найдёт четырёх свидетелей. Но я думаю, что пекарю не повезло.
— Он тоже так думал какое-то время, — сказал Орм, — пока его имя не стало известно всем телохранителям, и мы стали частенько наведываться в его лавку, дабы поддразнить его и выпить сладкого сирийского мёду, так что его торговля возросла, и он возблагодарил Аллаха за мудрость судьи. Но Токи сказал, что хоть история и закончилась благополучно, но она послужила для него предостережением, и он уже не отваживался ходить к женщинам.
Отец Вилибальд пришёл к ним и сказал, что Торгунн говорила правду и действительно вывихнула колено.
— Вскоре, — сказал он, — её нога распухнет так, что даже у тебя не останется сомнений на этот счёт.
Все предполагали, что Рапп воспримет эту новость с облегчением, но он сидел мрачный, погрузившись в раздумья. Наконец он произнёс:
— Если это так, то магистр находился достаточно долго, держа её колено обеими руками, а может быть, и одной. Мне трудно поверить, что он ограничился только этим, ибо он сам признался нам, что слабоволен с женщинами и что прочитал в этой римской книге о тайных способах, при помощи которых можно одурачить женщину. Я уверен, что он не просто читал молитвы над её коленом, ибо, если бы он ограничился этим, то опухоли бы не возникло, раз он и вправду такой набожный.
Это была самая длинная речь, которую кто-либо когда-либо слышал от Раппа, и никому не удалось убедить его, что он не прав. Тогда сказала Ильва:
— Сперва ты был подозрителен потому, что ещё не видел опухоли, теперь ты подозрителен потому, что тебе сказали, что она есть. Но меня это не удивляет, ибо вы, мужчины, всегда останавливаетесь на той мысли, которая первой пришла вам в голову. Я сама пойду к Торгунн и расспрошу её, ибо мы с ней близкие друзья, и она скажет мне правду о том, что случилось. А если было что-то, о чём она не захочет рассказать, я из её ответа пойму, что она пытается скрыть правду. Ибо женщина всегда знает, говорит ли другая женщина правду или ложь, на что, слава Богу, не способны мужчины.
С этими словами она оставила их, и о чём говорили между собой она и Торгунн, никто не знает, поскольку никто не слышал их беседы.
— Можешь пока отдохнуть, Рапп, — сказал Орм, — ибо в скором времени ты узнаешь обо всём правду. Нет более хитроумной женщины во всём мире, чем Ильва, за это уж я тебе ручаюсь. Я это заметил при первой встрече.
Рапп хмыкнул, и они принялись обсуждать тех двух тёлок, которые пропали, и где их лучше искать на следующий день.
Ильва отсутствовала долго. Когда она наконец вернулась, то ещё издали погрозила кулаком Раппу.
— Я докопалась до правды, — сказала она, — и всё оказалось так, как я и предполагала. Можешь быть спокоен, Рапп, между ними ничего не произошло в лесу. Хуже всех повёл себя ты. Торгунн не знает, смеяться ли ей над твоей мнительностью либо плакать, вспоминая те жестокие и несправедливые слова, которые ты сказал ей. Она призналась мне, что жалеет, что не соблазнила священника, когда ей представилась такая возможность. «Мы могли вдоволь потешиться прежде, чем пришёл Рапп, — призналась она, — раз он и так подозревает меня и относится ко мне как к опозоренной женщине». Вот её слова, и, если бы ты был мудрым человеком, каковым все тебя считают, ты бы никогда больше не сказал ей ни слова и не вспоминал бы об этой истории. Если же ты упрекнёшь её ещё раз, то я не отвечаю за её поведение. Но если ты будешь относиться к ней с вежливостью, то она охотно забудет всё, что было между вами. Было бы ещё лучше, если бы ты дал ей ребёнка, тогда бы тебе не пришлось больше ревновать её к этому несчастному магистру.
Рапп почесал затылок и проворчал что-то вроде того, что она никогда не испытывала недостатка нежности и ласки с его стороны, но всем было видно, что он с облегчением выслушал Ильву и благодарен ей за то, что она решила это дело.
— Хорошо, что я оказался благоразумным человеком, — сказал он, — хотя я и не так мудр, как ты, Ильва. Ибо, будь я нетерпимым человеком, я бы сразу убил этого магистра и остался бы с носом, а ты и Орм перестали бы быть моими друзьями. Но теперь я пойду к Торгунн, утешу её, и как-нибудь всё устроится.
Когда Орм и Ильва легли в кровать, прежде чем заснуть, они беседовали о случившемся.
— Всё вышло лучше, чем я мог ожидать, — сказал Орм, — спасибо тебе за добрую услугу. Ибо, если бы призвали меня, дабы рассудить это дело, я бы решил, что они занимались чем-то большим в лесу, чем просто её коленом.
Ильва некоторое время лежала молча. Затем она сказала:
— Орм, ты бы решил правильно, но ты не должен никому рассказывать об этом. Я обещала ей, что никогда не повторю того, что она мне рассказала, и поговорю с Раппом так, как будто ничего не было. Мы должны оставить всё как есть, и никто ничего не должен узнать, даже отец Вилибальд, ибо, если обнаружится правда, то это станет большой бедой как для Раппа, так и для Торгунн, не говоря уж об этом помешанном на женщинах магистре. Но тебе я скажу правду: они не только молились над её ушибленным коленом. Она говорит, что он ей приглянулся сразу своим прекрасным певческим голосом и той несчастной участью, которая ему