Читать интересную книгу Происхождение всех вещей - Элизабет Гилберт

— Спасибо, — сказала Альма, хоть и не поняла, почему ответила так. — И что же стало с вашим дедом?

— Умер, как и все. Когда мои родные умерли, я остался сиротой. На Таити эта судьба для ребенка не столь безрадостна, как, скажем, в Лондоне или в Филадельфии. Дети здесь с ранних лет не зависят от родителей — любой, кто может залезть на дерево или забросить удочку в воду, может себя прокормить. Можно и крыс ловить и питаться ими. Ночью здесь никто до смерти не замерзнет. Я был как те мальчишки, которых вы наверняка видели на пляже в заливе Матавай, — у них тоже никого нет. Хотя я, пожалуй, не был так счастлив, как они, ведь у меня не было банды друзей. Так что моей бедой был не телесный голод, а голод духовный, понимаете?

— Да, — отвечала Альма.

— Вот я и пришел в залив Матавай, где был поселок и жили люди. Несколько недель я наблюдал за миссией. Я увидел, что эти люди жили скромно, но имели вещи, подобных которым не было на острове. Ножи, такие острые, что ими можно было одним ударом зарезать свинью, и топоры, которыми легко можно было бы срубить дерево. Их хижины казались мне роскошными. Я увидел преподобного Уэллса — кожа у него была такая белая, что мне он казался призраком, хоть и добрым. И говорил он на языке призраков, решил я, хотя и на моем языке тоже знал несколько слов. Я смотрел, как он проводит обряд крещения: это было развлечением для всех. Сестра Этини тогда уже работала в школе, и я видел детей, которые входили туда и выходили. Я ложился под окном и слушал, что происходит на уроках. Я не был совсем неученым, видите ли. Я знал названия ста пятидесяти рыб и мог нарисовать карту звезд на песке, но у меня не было такого образования, как у них, — европейского образования. У некоторых из этих детей были маленькие таблички, которые они носили с собой на урок. Я тоже попытался сделать себе такую табличку из темного обломка застывшей лавы, который отполировал песком. Соком горного плантана я выкрасил свою доску в еще более насыщенный черный цвет и стал царапать на ней черточки белым кораллом. Мое изобретение было почти удачным — но, к сожалению, надписи не стирались! — Вспомнив об этом, Завтра Утром улыбнулся. — У вас в детстве была довольно обширная библиотека, не так ли? Амброуз рассказывал, что вы с детских лет говорили на нескольких языках.

Альма кивнула. Значит, Амброуз рассказывал о ней! Это открытие наполнило ее приятной дрожью (он не забыл о ней!), но также и тревогой: что еще Завтра Утром о ней знал? Очевидно, намного больше, чем она знала о нем.

— Я всю жизнь мечтал увидеть библиотеку, — признался он. — А еще витражи. Как бы то ни было, однажды преподобный Уэллс заметил меня и подошел ко мне. Он был ко мне добр. Уверен, вам не нужно напрягать воображение, чтобы представить, как добр он был ко мне, Альма, ведь вы с ним знакомы. Он поручил мне одно дело. Ему нужно было передать известие одному миссионеру в Папеэте. Он спросил, смогу ли я передать сообщение его другу. Конечно, я согласился. «Что ему передать?» — спросил я его. А он просто протянул мне грифельную табличку, на которой были написаны какие-то строки, и сказал на таитянском: «Вот оно». Я засомневался, но все равно побежал. Через несколько часов я нашел другого миссионера в церкви у пристани. Тот не знал моего языка. Я не понимал, как смогу передать ему сообщение, раз мне даже неизвестно, о чем в нем говорится, и мы не можем разговаривать! Но я все равно вручил ему табличку. Он посмотрел на нее и скрылся в своей церкви. А когда вышел, то протянул мне маленькую стопку писчей бумаги. Тогда я впервые увидел бумагу, Альма, и, помню, подумал, что никогда еще не видел такой тонкой и белой коры тапа, хоть мне было и невдомек, какую одежду можно сшить из таких маленьких лоскутков. Я решил, что их сошьют вместе и сделают какое-то платье. И вот я побежал обратно в Матавай — и пробежал все семь миль и отдал бумагу преподобному Уэллсу, который очень обрадовался, потому что, сказал он мне, именно это он и хотел сообщить своему другу: что хочет одолжить писчей бумаги. Как все таитянские дети, Альма, я верил в магию и чудеса, но мне было непонятно, что за магия лежит в основе этого фокуса. Мне казалось, что преподобный Уэллс заговорил табличку, чтобы та что-то сказала другому миссионеру. Должно быть, он велел табличке говорить за него, и потому его желание исполнилось! Мне так захотелось научиться этой магии! Я прошептал приказ своей жалкой имитации грифельной доски и даже нацарапал на ней какие-то черточки кораллом. Мой приказ был таким: «Верни из мертвых моего старшего брата». Сейчас я недоумеваю, почему не попросил вернуть мать, но по брату я тогда скучал больше всего. Наверное, потому, что он всегда оберегал меня. Я всегда восхищался своим братом — он был намного храбрее меня. Вы, верно, не удивитесь, Альма, узнав, что мои попытки сотворить волшебство потерпели неудачу. Однако, увидев, чем я занимаюсь, преподобный Уэллс сел рядом со мной и заговорил, и это стало началом моего образования.

— Чему он вас научил? — спросила Альма.

— Во-первых, Христовой милости. Во-вторых, английскому. В-третьих, чтению. — Завтра Утром надолго замолчал и наконец продолжил: — Я оказался хорошим учеником. Я так понимаю, вы тоже хорошо учились?

— Да, всегда, — отвечала Альма.

— Работа ума всегда была понятна мне, как, полагаю, и вам?

— Да, — отвечала Альма. О чем еще рассказал ему Амброуз?

— Преподобный Уэллс стал мне отцом, и с тех пор я всегда оставался его любимчиком. Не побоюсь даже сказать, что он любит меня больше, чем свою родную дочь и жену. И уж точно больше, чем других своих приемных сыновей. Из того, что поведал мне Амброуз, я понял, что вы тоже были любимицей отца, что Генри любил вас, пожалуй, даже сильнее, чем свою жену.

Альма опешила. Это было шокирующее утверждение. Но ее преданность матери и Пруденс была столь сильна, хоть их и разделяли годы и мили — и даже граница между мирами мертвых и живых, — что она не могла заставить себя честно ответить на этот вопрос.

— Но отцовские любимчики всегда знают, что их предпочитают, Альма, не так ли? — проговорил Завтра Утром, мягко прощупывая почву. — Отцовская любовь наделяет нас уникальной силой, не правда ли? Если самый важный человек на этом свете выбрал нас и предпочитает нас остальным, мы привыкаем получать то, чего желаем. Не то ли случилось и с вами? Разве можем мы не ощущать нашу силу — такие, как мы с вами?

Альма искала внутри себя подтверждение тому, что это так.

И конечно же это было так.

Ее отец оставил ей все — все свое состояние, исключив из завещания всех остальных в этом мире. Он не позволил ей уехать из «Белых акров» не только потому, что нуждался в ней, но и потому, что любил ее. Ей вспомнились его слова: «А по мне, так та, что лицом попроще, стоит десяти хорошеньких». Вспомнила ту ночь в 1808 году, когда в «Белых акрах» устраивали бал и итальянский астроном расставил гостей в виде живого отображения звездного неба и, дирижируя ими, поставил великолепный танец. Тогда ее отец — Солнце, центр этой Вселенной, — выкрикнул так громко, что было слышно повсюду: «Найдите девочке место!» — и велел Альме лететь. Впервые в жизни она поняла, что это Генри в ту ночь дал ей в руки факел, доверил ей огонь и, как новую комету, выпустил на лужайку — во взрослый мир. Никто, кроме него, не обладал такой властью и не решился бы доверить ребенку факел. Никто, кроме него, не наделил бы Альму правом занять место.

Завтра Утром продолжал:

— Мой отец, преподобный Уэллс, всегда считал меня кем-то вроде пророка.

— И вы себя тоже им считаете? — спросила Альма.

— Нет, — ответил Завтра Утром. — Я знаю, кто я. Мое предназначение ясно: я раути. Глашатай, как и мой дед. Я прихожу к людям и выкрикиваю слова воодушевления. Мой народ много выстрадал, и я повелеваю ему снова обрести силу, но на этот раз во имя Иеговы, потому что новый Бог более могуществен, чем наши старые боги. Не будь это так, Альма, все мои родные были бы до сих пор живы. Вот как я проповедую: силой. Я уверен, что на этих островах благую весть о Создателе нашем и Иисусе Христе нужно нести не лаской, не уговорами, а силой. Вот почему я преуспел там, где другие потерпели неудачу…

Завтра Утром рассказывал об этом очень будничным тоном. Почти с пренебрежением, словно желая показать, как ему было легко.

— Но есть еще кое-что, — после недолгого молчания продолжил он. — В стародавние времена верили, что есть некие существа, посредники, что-то вроде посланников между богами и людьми.

— Священники? — спросила Альма.

— Вы имеете в виду преподобного Уэллса? — Завтра Утром улыбнулся, по-прежнему глядя в проем пещеры. — Нет. Мой отец — хороший человек, но я говорю о других существах. Он не посланник небес. Я имею в виду не священника, а другую сущность. Полагаю, можно назвать его… помощником. Раньше на Таити верили, что у каждого бога есть свой помощник. И когда приходила беда, таитяне молились этим помощникам, чтобы те донесли их мольбы до богов. «Явись в мир, — взывали они. — Выйди на свет и помоги нам, ибо вокруг война, голод и страх — и мы страдаем». Эти помощники не принадлежали ни этому миру, ни миру иному, а постоянно перемещались между ними.