была осведомлена Юлия Ден, и раз она решилась сообщить ее величеству, что, наконец, нашелся человек, на которого можно положиться, как на каменную гору, то не мне было сомневаться в правильности ее информации. Хотя я неоднократно выражал ей свои опасения за судьбу царской семьи, в особенности после возвращения из Петербурга, когда выяснилось, что Марков-второй за четырехмесячное пребывание их величеств в Тобольске смог отправить туда только одного Седова.
Шиль ничего не ответил мне на это и, пожав плечами, вышел из кабинета, оставив меня одного.
Мое письмо к великому герцогу было похоже на подробный, обстоятельный доклад. Понятно, что копии письма я не мог сохранить, и теперь, по прошествии 10 лет, мне невозможно в точности восстановить по памяти все, мною тогда написанное, но содержание его по пунктам было следующим:
1. Моя автобиография, причины моей поездки в Тобольск.
2. То, что мне пришлось увидеть и пережить с 1 марта сего года по 1 июля нов. стиля, дня моего приезда в Екатеринбург.
3. Что было сделано нами и организацией Маркова-второго по делу сохранения и помощи царской семье.
4. Каковы были результаты.
5. Мое мнение о положении ее величества и августейших детей после трагической гибели государя.
6. Указание на полную нашу несостоятельность и невозможность чем-либо помочь им.
7. Объяснение, почему только Германия может помочь ее величеству.
8. Указание (что особенно подчеркнуто) желательности вызова ее величества и детей в одну из нейтральных стран или, если возможно, в Крым.
9. Указание на то, что я действую исключительно по собственной инициативе и никаких полномочий от ее величества не имею.
10. В заключение я еще раз подчеркивал самым решительным образом трагизм положения, в котором находилась ее величество, и поэтому позволял себе настаивать на безотлагательной и срочной помощи по этому вопросу.
11. Заканчивая свое письмо, я указал, что мое дальнейшее пребывание в Петербурге я считаю для себя не только бесплодным, но и не безопасным. Моим единственным желанием является личный доклад его высочеству обо всем, что я вкратце изложил в своем письме. Письмо мое было Шилем лично запечатано и 23 июля отправлено через дипломатического курьера в Германию для немедленной доставки по назначению.
Об этом письме и его отправке я сообщил тому лицу, которое обещало мне переговорить с графом Бенкендорфом по поводу моего приезда. Узнав об этом, он выразил свое крайнее удивление моей смелостью. Я был поражен.
– Неужели мои года и чин могут служить препятствием к исполнению моего долга и священной обязанности? – с изумлением спросил я его.
– Да нет, что вы! Это право каждого человека обращаться к высочайшим особам. Но ведь в письме вы написали свою фамилию?
Я ничего не понимал.
– Не только фамилию, но и биографию, также и адрес.
– Ну вот… А представьте, что большевики арестуют курьера и найдут у него ваше письмо?
– Это маловероятно, но если даже и так?
– Да вас же поймают и расстреляют.
Я не выдержал и выпалил, совершенно не считаясь ни с возрастом, ни с положением, которое в свое время занимал мой собеседник:
– Знаете, если и в этом случае, опасаясь за свою шкуру, не протянем руку помощи несчастной государыне, наследнику и великим княжнам и не сделаем последней попытки помочь им, то что же мы за люди после этого и какого названия заслуживаем?
Для того чтобы получить документы на право выезда из Совдепии, я решил было украинизироваться, но, когда я пошел к зданию, в котором помещалось украинское консульство, и пытался неудачно проникнуть в него через толпу в несколько сот человек, я эту идею отбросил. Прочитав в газете, что в Петербурге организовался Крымский комитет с правами консульства, регистрировавший уроженцев Крыма, в то время объявившего себя самостоятельным, и выдававший его уроженцам документы для проезда на родину, я решил обратиться туда.
Комитет помещался в бывшей конторе «Вечернего времени» на Невском, где я узнал, что для того, чтобы быть принятым в крымское подданство, мне надлежит представить документы о своем рождении в Крыму и долгом проживании там, а также получить согласие председателя комитета, сенатора Султан-Крым-Гирея.
Я отправился к нему на квартиру. Он очень любезно принял меня и, расспросив о том, кто я и что я, сразу же приказал дать мне проездное свидетельство. Это был замечательный документ, который мне, к сожалению, не удалось сохранить, отпечатанный по-русски, по-немецки и по-украински. Особенно интересна была печать на нем с изображением Крымского полуострова вместо герба, так как о том, как должен выглядеть герб нового государства, его представители в Петербурге, видимо, представления не имели.
До своего отъезда я несколько раз виделся с Шилем. Ответа от великого герцога еще не было. Шиль подтверждал мне, что ее величество и августейшие дети были вывезены из Екатеринбурга 17 июля и в данное время находятся в районе Пермской губернии. Таковы были сведения, полученные консульством из Москвы от германского посольства.
В газетах о смерти государя и вообще по этому поводу писать совершенно прекратили, видимо, по приказанию свыше. Большевики воочию могли убедиться, какое ужасное, отвратительное впечатление произвело на петербуржцев их кошмарное злодеяние.
3 августа я через Шиля отправил второе коротенькое письмо к великому герцогу с приложением двух рисунков, которые я сделал по памяти, изображавших те два дома, где жили их величества в Тобольске и Екатеринбурге.
Навещал я также и несчастную Анну Вырубову. Ко всем ее горестям и жизненным невзгодам прибавились еще болезнь ее матери, добрейшей и симпатичнейшей Надежды Илларионовны.
Анна Вырубова вполне одобрила посылку мною письма великому герцогу. Отъезд мой тормозился из-за отсутствия средств на дорогу.
Деньги, полученные в Тюмени, приходили к концу. Меня выручил милейший Шиль, узнавший о моих затруднениях, и ссудил мне 1500 рублей на дорогу. 14 августа я смог, наконец, вырваться из Петербурга и без особых приключений под вечер 15-го приехал в Оршу.
Глава XV
Будучи еще в Петербурге, я читал в газетах о жизни, порядках и нравах в Орше, пограничной станции новой великой коммунистической России. Описания были довольно откровенны, так как я читал буржуазные газеты, в то время еще с грехом пополам выходившие и кое-как прозябавшие под неумолимым оком новейшей цензуры.
Правда, их закрывали почти немедленно за каждый пустяк или облагали непомерными штрафами, но окончательно их удушить товарищи еще не решались, вернее, конфузились. Бывало, читаешь сегодня, предположим, «Петроградский листок», а завтра, смотришь, его уже и в помине нет, кончился, голубчик, а на его месте «Петроградское утро», послезавтра «День», потом «Вечер», «Эхо», «Час» и т. д. до бесконечности.
Вскоре