два удостоверения германского Императорского консульства в Петербурге, свидетельствовавших о том, что 26 июля и 5 августа мною отправлены два письма на имя великого герцога, они сделались предупредительно любезными, расспросили меня о цели моей поездки, причем капитан попросил информировать их командование в Орше о моих петербургских впечатлениях вообще и о жизни в Совдепии в частности. Мне дали одного солдата в провожатые, и я, распрощавшись с ними, отправился в штаб командования.
Он находился приблизительно в версте от пропускного пункта. На большой поляне среди леса, недалеко от станции Орша-товарная, немцы за время их пребывания построили целый городок, состоящий из солидных деревянных домов и легких дощатых бараков, идеально распланированных между широкими улицами с электрическим освещением. Перед домами почти всюду виднелись палисадники с зеленью и цветами. Чистота всюду стояла идеальная. Были также и магазины, около которых толпились солдаты: книжная торговля со свежими газетами, галантерейный магазин, мануфактурная и сапожная торговли. На улицах виднелись надписи, вроде: «Kaiser-Wilhelm-Strasse», «Hindenburg-Strasse»[78] и т. д.
А на домах вывески: «Verbindungsoffizier»[79], «Garnisonsver– waltung»[80] и стрелки с надписями: «Zur Kommandatur»[81] и др.
Густыми пачками тянулись телеграфные и телефонные провода. Мой проводник проводил меня в комендатуру, и мы остановились перед дверью с плакатом: «Kommandatur».
Солдат пошел обо мне доложить, вскоре вернулся, и я очутился перед хозяином комнаты, высоким, здоровым лейтенантом, человеком средних лет с неизменной сигарой в зубах.
Узнав, по какому делу я пришел, он любезно пригласил меня сесть, взял лист бумаги и стал на нем записывать мои рассказы о порядках, царящих по ту сторону колючей проволоки, а также впечатления, полученные мной в Совдепии. На его вопрос, как относятся в России к ним, немцам, я чистосердечно ответил, что за навязанный нам Брестский мир не хвалят, Антанта имеет много сторонников, но, несмотря на это, мы ждали немцев во время наступления их на Петербург в январе и феврале как избавителей, и если бы они взяли тогда Петербург, то им усыпали бы путь цветами и всячески облегчили их действия, направленные против большевиков. Теперешняя их политика в отношении большевиков – на юге одна, на севере другая – популярности им не делает, и такая политика, по-моему, не только гибельна для их престижа в русских глазах, но гибельна и для Германии, так как рано или поздно большевистская зараза перекинется к ним. Крооль (так звали лейтенанта) молча слушал меня, но при последних моих словах он рассмеялся, и у него вырвалось:
– Davor haben wir keine Angst![82]
Я же, настаивая на своем, утверждал, что, по-моему, немцам надо как можно скорее освободить Петербург, потом Москву и выкинуть большевиков, по крайней мере, за Волгу, где они сдохнут сами. Когда я, особенно сильно подчеркивая каждое слово, заявил Кроолю, что если в самое ближайшее время, а именно в течение ближайших двух-трех месяцев, германское командование не сделает этого, то я не уверен, не проиграет ли Германия благодаря этой ошибке войны.
Крооль даже обиделся на меня:
– Wie koennen Sie so was sagen? Wir koennen den Krieg nicht verlieren! Das ist ein Unsinn! Ausgeschlossen![83]
Я ему ответил, что спорить с ним не буду, пускай он остается при своем мнении, но я его прошу официально занести в протокол следующее:
«Корнет Марков высказывает, что дальнейшее пребывание большевиков у власти является не только для России, но и для Германии гибельным. В случае если Германия освободит Россию от большевизма, она встретит в лице русских самое доброжелательное к себе отношение. Никакого противодействия со стороны русских национальных организаций германские войска не встретят. Освобождая Россию от кучки бандитов и хулиганов, засевших в Кремле, немцы спасают тысячи невинных жизней, что им никогда не забудется. Корнет Марков указывает, что, по его глубокому убеждению, Германия должна в самый короткий срок покончить с большевизмом, заняв Петроград и Москву, помочь нам создать настоящее национальное правительство и прекратить творящиеся безобразия. Если же Германия этого не сделает, то корнет Марков уверен, что большевистская зараза в той или иной степени проникнет в Германию, и она войну проиграет».
Когда Крооль закончил записывать мое заявление, я прибавил, что очень хотел бы, чтобы мои предположения не оправдались и чтобы события развернулись так, как ему, Кроолю, хочется, но я пессимист в этом вопросе, таковым и останусь.
Хотелось бы мне теперь, через десять лет, повидать лейтенанта Крооля, попросить его разыскать в архиве командования в Орше мои заявления и попросить его прочесть их мне вслух. Что сказал бы теперь этот самонадеянный лейтенант? А может быть, мои показания пошли на растопку сознательными немецкими солдатами в памятном для них ноябре 1918 года?
– Очень рад, что вам благополучно удалось вырваться из советского рая! Вы, вероятно, сегодня же поедете дальше? Если вы хотите поехать в Германию, то вам надлежит обратиться в «Обер-Ост» за пропуском! – любезно обратился ко мне Крооль, поблагодарив за данные ему сведения.
Я ему ответил, что сначала хочу проехать в Киев для свидания с некоторыми лицами, к коим меня направил один петербургский политический деятель, тоже заинтересованный в вопросе спасения царской семьи, и уже там, через «Обер-командо»[84], буду просить разрешения на въезд в Германию, а в данный момент я собираюсь вернуться обратно на русскую сторону. Крооль в ужасе посмотрел на меня и подумал, вероятно, что я сумасшедший.
– Зачем? – вырвалось у него.
Я ему объяснил, что у меня остались вещи на вокзале. Я не мог взять их с собой, идя по пешеходной дороге, не будучи замеченным товарищами. Он покачал головой и осведомился, нет ли у меня с собой еще чего-нибудь, чего я не хотел бы показывать большевикам, в случае если они меня на границе обыщут.
Я вспомнил, что у меня спрятаны на себе две пятисотки, которые я достал и отдал Кроолю на сохранение. Распрощавшись с ним, я отправился обратно.
С тяжелым чувством перешел я заветную черту и снова оказался в царстве хамства, насилия и произвола.
На следующий день я отправился в местечко Оршу, в местный Совдеп, где, я слышал, дают пропуска для выезда за границу. И действительно, на дверях этого почтенного учреждения висел плакат, возвещавший собравшейся в довольно большом количестве публике, что граница впредь до распоряжения закрыта и что пропуска выдаются только больным совработникам и учащимся высших учебных заведений. Прочтя это объявление, я воспрянул духом… Чем же я не больной совработник?..
И в самом деле, когда эта лавочка открылась и до меня