пели мужчины. — Мы защищаем мужчину, кто тверд!
Завьер качался и, чтобы удержать равновесие, чуть не ухватился за чью-то голову. Что это еще за новая хренотень? Он закричал, перекрывая веселое пение:
— Сандер! Что за ерунда тут происходит?
— Радетель! Мы ждали тебя, хотели поприветствовать! Я поставил своих людей на всех пляжах и в твоем ресторане!
— Зачем?
Сандер приложил ладони рупором ко рту, но он все равно не расслышал ответа. К ним уже спешила ватага женщин, и их возгласы влились в общий гвалт. А вдалеке над Гранд-театром взорвались аплодисменты.
— Все мужчины с тобой! — вопил Сандер. — Все до единого!
— Что?
— Плюнь на песню! В ней ни слова правды!
Он застонал. Ну, конечно! Как можно было допустить, чтобы радетель вернулся в город и не получил народной поддержки наперекор оскорбительным слухам о его эректильной слабости? Для его почитателей это было дело принципа.
— Мужчина, кто тверд! Мы защищаем мужчину, кто тверд!
Ему ничего другого не оставалось, кроме как дожидаться, пока его опустят на землю. Он стал смотреть на танцевавших девушек.
Но кое-кто его освистывал.
Он с изумлением увидел, как ярко накрашенная женщина устремила на него пристальный взгляд и демонстративно повернулась спиной. Другие хмурились и презрительно цыкали: он видел, как шевелились их губы. Его внимание привлекла старуха, которая задрала платье и, нагнувшись, дотянулась до пальцев ног, на мгновение обнажив морщинистый голый зад с мелькнувшим отверстием.
О, женщины были разгневаны. Но что случилось? Дез’ре как-то предупредила его, что самое главное для радетеля — привлечь на свою сторону женщин.
Почему?
Ты когда-нибудь видел, как женщина проклинает богов?
Ну да. Каждую неделю.
Похоже, они тебя боятся?
— Мужчина, кто тверд! Мы защищаем мужчину, кто тверд!
Мужчины понесли его к «Стихотворному древу» — как же ему повезло!
Мимо веселившийся толпы, мимо уличных поэтов и фокусников, детей, перебрасывавшихся рыбешками, торговцев и их товара. Он чувствовал себя как побитая собака и обижался на женщин, а вот мужчины были смешные: одни без усилий его несли, а другие заливали ром в глотки. Когда он был молод, он мечтал стать таким же. Собака, нож, лодка, дом, женщина. Это все, что им было нужно, — и именно в таком порядке.
Сандер махнул ему бутылкой. Он вспомнил его великолепный винный погреб. Ему всегда требовалось нечто особенное для семейной трапезы. Ром. Айо был мужчиной, ценившим ром.
— Сандер! У тебя есть хороший ром?
Сандер приложил ладонь к уху.
— Ро-ом! — завопил Завьер.
Его крик перекрыл гомон толпы, и люди стали скандировать еще громче.
— Дай ему рому! Дай ему рому!
Тут подбежали два гибких парня и ловко вскарабкались по рукам танцевавших людей, один за другим, голова к голове, точно пауки, упираясь ступнями в чужие губы и мочки ушей. Он и глазом не успел моргнуть или сосчитать до двух, как оба уже уселись ему на плечи, хотя он их даже не почувствовал, балансируя, как акробаты, и вцепившись в него ногами, словно сумчатые животные. В последние несколько секунд перед тем, как они это проделали, он совершил роковую ошибку: открыл рот, чтобы запротестовать. И тут же ему в рот потекли струи рома из бутылок, кувшинов, кружек, которые люди передавали двум невесомым парням, и ром тек по его волосам и по лицу. Задыхаясь, захлебываясь, он попытался заорать. Однако парень, балансируя на одной ноге на его правом плече, влил сахарный ром прямехонько ему в глотку.
Но это было только начало.
29
Солнце вздохнуло и нырнуло в волны; когда Анис встала в конец очереди в Гранд-театр, все еще выжимая из юбки остатки океанской воды, уже совсем стемнело.
Она была там не единственной вымокшей женщиной: у многих с юбок капала вода, и они яростно отпихивали руками назойливых мужчин. Стоило отойти подальше от дома, как тебе рано или поздно было суждено оказаться в море, или в реке, или попасть в водопад. Анис не могла отделаться от чувства, что все видят ее темные соски, проглядывавшие сквозь прозрачное белое платье. Она отдергивала ткань от тела, скрещивала руки на груди и снова их убирала, и в конце концов заметила, что за ее неловкими манипуляциями наблюдает пожилая женщина в таком же мокром платье.
Пожилая раскинула полные руки, выпятив обвислые груди, покрытые капельками воды, и широко улыбнулась щербатым ртом:
— Это всего лишь грудь, сестрица!
Всего лишь грудь, правда. Она же умела ходить сквозь стены, и кто сегодня осмелится предъявлять ей претензии?
Анис опустила руки вдоль тела и сразу почувствовала, как поток пульсирующей энергии заструился в запястья и пальцы. Она расправила плечи. Вздернула подбородок. Ее словно наполнило свежим воздухом. Если уж она тут не могла расслабиться, то где же еще?
Пожилая захлопала в ладоши и отвернулась, привлеченная веселым гомоном толпы. Запел мужчина в синем облачении; его чистое приятное контральто, казалось, достигало оловянной луны. Над головой Анис порхали мотыльки, трепеща безвредными коричнево-белыми крылышками, покрытыми оливковыми крапинками. Она простерла к ним руки, словно мотыльки могли к ней подлететь.
Дети с гомоном бегали по песку, тряся пальцами и широко расставив локти — пародируя мам.
— Конкурс красоты! Конкурс красоты!
— Ты не можешь быть красивым! Ты же мальчик!
— Я могу быть красивым!
Она невольно стала изучать их, этих детей Попишо. Все, что они делали: жевали, ходили, лягались, — делали картинно, напоказ. Эластичные, растягивающиеся в длину существа. И как же серьезно все держались. Красные, черные, всех оттенков коричневого, они высекали между кончиками пальцев миниатюрные грозы, раздуваясь в огромные сферические формы и разговаривая так громко, что их можно было услышать на соседнем острове, разговаривая так тихо, что их могли понять насекомые. А один очень смуглый мальчик на потеху приятелям вынул из себя окровавленные внутренности, в том числе пищевод, а затем с подчеркнуто мерзкой невозмутимостью — и весь позвоночник, который чуть было не вбуравился в землю, словно костистая змея, но мальчик успел его схватить и засунуть обратно в туловище.
У Лайлы и Тан-Тана будет ребенок. Мальчик. Тоже здоровяк. Или так она чувствовала — кончиками пальцев. И когда же он планировал ей сообщить? Скоро? Никогда?
Вдалеке она видела «Стихотворное древо»: окна ресторана были ярко освещены. Два, три, четыре окна. Синие и белые. Это Завьер зажег лампы? Или он для этого слишком велик? Она представила себе, как он тянется вверх, его мускулистый живот обтянут рубахой. Он закатывает рукава. Смахивает с глаз дреды. Она возбудилась от этих воспоминаний, ее вернувшаяся вагина терлась о влажные трусики.