Местность удивительно напоминает арабский ландшафт. Здесь отсутствуют обычные для Израиля цветущие террасы, обустроенные оросительными системами. По одну сторону от дороги на многие километры тянутся тощие земли, а по другую – цепь каменистых гор. Подъемные краны бесполезно простаивают около редких поселений, попадающихся на пути. Рабочие прячутся от беспощадного полуденного солнца под навесами. Забавно смотрятся похожие на Эйфелеву башню недостроенные телевизионные антенны на крышах домов. Отсюда можно принимать как Амман, так и Дамаск. Наконец мы подъезжаем к Йенину, где цветущие кустарники встречают нас густым ароматом, и сворачиваем на дорогу, которая ведет прямо к богатой вилле Ахмеда Хасана. Торговые ряды, где продают грейпфруты и апельсины, уже закрыты. Торговцы расходятся по домам из-за невыносимой жары.
Автоматические ворота снабжены переговорным устройством, которое расположено около звонка. Я давлю на кнопку и слышу английскую речь с сильным акцентом.
– Это кто, пожалуйста?
– Мэгги Саммерс, новости Ай-би-эн, – отвечаю я.
Вместо ответа слышится протяжный зуммер и щелкает замок. Через открывшиеся ворота Крис и я входим в тщательно ухоженный садик, который тянется до самой мраморной веранды.
Вот и хозяин, собственной персоной. Как обычно расположился в своей инвалидной коляске. Подол его длинной белой рубашки подоткнут под скрещенные культи. Хасан потерял ноги в результате взрыва бомбы бандой террористов-евреев, которых мало интересовала его политическая деятельность. Однако теперь он изображает из себя мученика за идею и гордо демонстрирует увечья, полученные за убеждения.
– Добро пожаловать, – говорит он, выезжая нам навстречу. – Добро пожаловать в мой дом.
– Спасибо, мистер Хасан, – отвечаю я. – Рада снова видеть вас.
– Да вы беременны, мисс Саммерс, – говорит он, делая ударение на слове «мисс». – Впрочем, может быть, мне это только кажется, – вы хорошо себя чувствуете?
– Я хорошо себя чувствую, – улыбаясь, отвечаю я и осторожно опускаюсь в черное кресло.
Маневрируя на своей коляске, Хасан перебирается на специальные качели-скамейку, которые подвешены к потолку перед входом в беседку. Когда он удобно устраивается на этом необычном сиденье, входит слуга с керамическим подносом, на котором он несет маленькие чашечки с кофе по-турецки. Мы молча пьем кофе. Так проходит несколько минут. Потом Хасан говорит:
– Какое несчастье, что с вами нет отца ребенка.
В этой части света секретов не существует. Как правило, обе стороны знают доподлинно все интрига, за исключением, может быть, того, что касается внутренних вопросов государственной безопасности, но и в этом нельзя быть до конца уверенным.
Мое молчание обижает его.
– Вы не хотите говорить со мной?
Однако мой ответ прерывает пиканье пэйджера на поясе у Криса. Это сигнал того, что для нас есть сообщение.
– Мы получили сигнал из нашего отделения в Тель-Авиве.
– И что?
– Вы позволите воспользоваться вашим телефоном? Я должен им ответить, – говорит Крис, поднимаясь.
– Пожалуйста, – любезно отвечает Хасан. – Телефон в доме. Валид вам покажет.
Он ждет, пока Крис выйдет, а потом снова обращается ко мне:
– Я понимаю, что вы очень расстроены.
Не нужно обладать исключительным воображением, чтобы догадаться, что я очень расстроена. Еще бы, я даже потрясена или, если угодно, совершенно подавлена горем: отец моего ребенка или убит, или, в лучшем случае, в полумертвом состоянии находится в мрачном логове террористов… Неужели Хасан заставил меня проделать весь этот путь только для того, чтобы выразить свои сердечные соболезнования?
– Да, я расстроена, – спокойно говорю я, продолжая смотреть ему прямо в глаза.
Он маленькими глотками пьет кофе и внимательно рассматривает меня. Допив кофе, он достает из рукава своей рубашки салфетку и вытирает губы. Потом он кивает.
– Что и говорить, это трагедия для всех людей, чьи невинные дети должны страдать из-за того, что не найдено решение этой проблемы…
Неужели нет других способов найти решение? Неужели для этого нельзя воспользоваться другими средствами борьбы и выбрать другие цели?
– Причина всех несчастий – оккупация и ущемленные права палестинского народа, – продолжает он.
Я ничего не имею против палестинского народа, и я, конечно, против того, чтобы страдали невинные.
Однако один народ все еще подвергается преследованиям. Две тысячи лет евреи испытывают это на себе.
– Сегодня будет осуществлен обмен пленными, – вдруг говорит он, массируя свои культи ладонями.
– А как насчет отца ребенка?
Но он и так уже достаточно сказал. Его лицо ничего не выражает, и он отводит глаза.
– Это все, что известно, – говорит он, глядя куда-то вдаль.
На веранде появляется Крис. Весь его вид выражает нетерпение.
– Мэгги, на минуту. Я должен тебе кое-что сообщить.
– В этом нет необходимости, – говорит Хасан. – Я уже сказал.
Стараясь скрыть свое удивление, Крис снова усаживается в кресло.
– Израильские солдаты уже на пути в Женеву, – продолжает Хасан, и его глаза блестят. – А палестинских мучеников перевозят из Ливана в Израиль, чтобы передать представителям диаспоры.
– Сколько израильтян будет сегодня освобождено? – спрашиваю я.
Я на полпути к заветной цели. От того, что он сообщит мне, зависит вся моя жизнь. Ну пожалуйста, Хасан, только в этот раз, во имя еще одного невинного ребенка!.. Я, конечно, немного кривлю душой. Это в первую очередь нужно мне самой. Я жажду, чтобы мне помогли прийти в себя после всего того, что случилось.
– Шесть израильтян освобождаются в обмен на 1034 палестинца и араба.
– Да, Крис? – спрашиваю я, понижая голос и избегая взгляда Хасана.
– Мне сообщили о том же, – тихо говорит он.
Я не имею возможности возмущаться, и мое молчание можно расценить как согласие.
Хасан снова перебирается в инвалидную коляску, давая понять, что встреча подошла к концу. Морщась от боли, он наконец усаживается и опускает ладони на колеса. Но перед тем, как въехать в дом, он поворачивается.
– Мы не торгаши, мисс Саммерс, – говорит он. – Мы просто сражаемся за нашу родину.
Ринглер хватает меня за руку и шепчет:
– Не надо, Мэгги!
Хасан уже на пороге. Перед тем как исчезнуть, он говорит:
– Многие из нас потеряли отцов, братьев, сестер и детей. Так что для нас это не новость…
Я больше не могу себя сдерживать.
– Если он убит, мне все равно необходимо это знать! – восклицаю я. – Я бы, по крайней мере, успокоилась. Но ничего не знать – это настоящая пытка! Если вам что-то известно, скажите мне, пожалуйста! Скажите, чтобы я могла уйти!..