Позорная пресс-конференция, где никто из них не смог выступить со сколько-нибудь внятным объяснением, которого ждали все, выявила их полную неспособность говорить со страной.
Однако своя логика в действиях ГКЧП конечно же была. Был свой расчет, причем вполне оправданный. Расчет… на время.
Да, время, казалось бы, работало на «новый режим». Если бы ГКЧП продержался хоть две-три недели (а возможно, хватило бы и одной), ситуация могла бы решительно измениться в его пользу.
Заработали бы старые методы управления, опомнились бы от шока административные и партийные органы на местах, и закрутился бы рутинный механизм жизни, организации производства, привычные слова и привычные реакции на эти слова создали бы нужный фон серому, безликому режиму власти. (Правда, остается открытым вопрос о том, насколько бы хватило ГКЧП экономического ресурса, ведь распределительная экономика трещала по всем швам, стратегические запасы подходили к концу.)
За эту гипотетическую неделю был шанс решить и «проблему Горбачева» (либо открыто объявить о том, что он находится под домашним арестом, либо как-то договориться с «шефом») и, самое главное, определиться с лидером, с тем, кто действительно принимает решения, поскольку долго такое аморфное «коллективное руководство» продержаться не могло.
Конечно, при такой ситуации было невозможно избежать ни репрессий, ни столкновений, ни жертв, но главные рычаги управления страной ГКЧП мог перехватить в свои руки за какие-то считаные дни.
Но этот расчет на главного союзника — всемогущее время — был скомкан тем, что уже днем 19 августа, под боком у Кремля, на Краснопресненской набережной, возник очаг сопротивления, а сам Ельцин открыто пошел против заговорщиков. Ельцин заставил участников ГКЧП принимать решения очень импровизированно, с ходу, поставил их перед необходимостью применения силы, а они к этому не были готовы.
Б. Н. перевел ситуацию в совершенно другой режим, когда счет шел не на дни, а на часы, даже на минуты.
Утром 20 августа заговорщики вновь собрались в Кремле, уже без Павлова, которого свалила гипертония, и выслушали председателя КГБ Крючкова. Аналитики КГБ предупреждали, что, если «двоевластие» продлится и дальше, развитие ситуации станет непредсказуемым.
«Стало ясно, что медлить с арестом Ельцина более нельзя.
Подготовка к захвату здания Верховного Совета России началась в 9 часов утра.
Утром Крючков по телефону поручил мне связаться с заместителем министра обороны Ачаловым для разработки операции по блокированию и захвату Белого дома, — вспоминает заместитель председателя КГБ Гений Агеев. — Он назвал место, куда будет отправлен арестованный Ельцин. Это было все то же “Завидово”» (В. Степанков, Е. Лисов «Кремлевский заговор»).
Но то, что можно было сделать за пару часов утром 19-го (например, занять здание Верховного Совета, арестовать Ельцина), сделать теперь, 20-го, уже невероятно трудно.
Тем не менее отступать они не собирались. Казалось, штурм здания неминуем. Слухи о штурме поползли по Москве с утра, его ждали вечером, в районе восьми-девяти, потом ночью, потом в шесть утра.
Ночью начался проливной дождь.
Защитников Белого дома учили, как действовать при отравлении слезоточивыми газами: мочить платки и закрывать ими нос и рот. Женщинам было приказано покинуть здание. Но почти никто из них не ушел. Не ушли и ближайшие соратники Ельцина. Кроме премьер-министра Силаева. Он зашел в кабинет Б. Н. и попросил разрешения покинуть здание, провести эту ночь, с 20 на 21 августа, дома, с семьей. Ему в тот момент было почти 70. Он, как и многие, считал, что если останется в Белом доме, то, скорее всего, попрощается с жизнью.
Все были измотаны бессонницей и перевозбуждением. Камера фотографа Юрия Феклистова запечатлела такой эпизод: дюжий парень с автоматом, защитник Белого дома, спит на плече у виолончелиста Мстислава Ростроповича. А Ростропович держит автомат — вместо виолончели.
Ростропович, приехавший в Белый дом в первый же день блокады, был, наверное, самым знаменитым его защитником после Ельцина.
Вообще в Белом доме происходило немало любопытного. Приходили известные артисты, политики — приходили и уходили. Здесь было огромное количество журналистов, наших и иностранных. Некоторые вскоре требовали автомат, другие предпочитали сделать репортаж и уйти работать в редакцию.
Радостным известием стала «поддержка международного сообщества», а именно — звонки Ельцину от Джорджа Буша-старшего и Джона Мейджора (премьер-министра Великобритании). Но справедливости ради надо заметить, что звонок этот Буш-старший совершил почти через сутки после переворота, до этого момента отделываясь осторожными заявлениями, выражая тревогу по поводу здоровья Горбачева и надежду, что новые власти не свернут с намеченного демократического пути. Слова поддержки прозвучали и от лидеров республик, с которыми у Б. Н. были не такие уж безоблачные отношения: Назарбаева, Кравчука, которым Ельцин позвонил сам, находясь в Белом доме. Это были важные сигналы.
Охрана Ельцина составляла планы спасения Б. Н. в случае начала штурма. Через систему подземных люков и коридоров можно было выйти на другую сторону Москвы-реки к гостинице «Украина». На этот случай ему приготовили парик и бутафорскую одежду. Другой вариант — подземный бункер, настолько хорошо оборудованный и автономный, настолько прочный и защищенный (на случай ядерной атаки), что продержаться в нем можно было много дней, до прихода «наших». В ночь с 20-го на 21-е Ельцин согласился туда пойти. Хотя понимал, что «наши» скорее всего не придут. Все «наши» были в здании и вокруг него (остальные сидели по домам и тихо ждали).
Наконец начальнику службы безопасности пришла в голову идея: вывезти Ельцина в американское посольство, задний двор которого находился через улицу, в 200 метрах от Белого дома. Коржаков немедленно связался с дежурным в посольстве, и американцы приняли эту идею с воодушевлением.
Но Ельцин ехать в посольство отказался наотрез!
Люди по-разному проявляли себя в этой страшной ситуации. Руцкой, вспомнив военное прошлое, активно командовал немногочисленными автоматчиками, проверял посты. Хасбулатов, Бурбулис, Шахрай и другие члены ельцинского штаба продолжали «работать с документами», звонить, получать корреспонденцию и отправлять ее. Наконец в ту последнюю ночь все спустились в бункер. Кто-то поставил на стол бутылку водки.
С отрешенным лицом сидел Юрий Лужков, тогда заместитель мэра Москвы, держа за руку свою молодую беременную жену Елену. Он не пил, почти ничего не говорил. Зато пламенную речь в защиту демократии произнес Гавриил Харитонович Попов, первый мэр Москвы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});