Читать интересную книгу Почетный караул - Джеймс Коззенс

Почти все в группе авиационно-технического обслуживания знали про этот неофициальный клуб и знали, кто к нему принадлежит, но ради соблюдения формы его члены вели себя так, словно существование клуба было окутано глубочайшей тайной. Все основывалось на практическом правиле «Я — тебе, ты — мне», на взаимопонимании с непосредственным начальством, которое безмолвно соглашалось ни о чем не ведать до тех пор, пока такое неведение выглядело правдоподобным. Все было поставлено на практическую основу, поскольку членство в клубе самоограничивалось.

Систематически посещать темную комнату мог только хороший служака. Если он не умел наладить работу и вышколить подчиненных так, чтобы его отлучка на час-другой никак не вредила делу, то посещения клуба быстро обошлись бы ему в его нашивки. Он должен был обладать достаточной рассудительностью и опытом, чтобы точно знать, что именно он может себе позволить, что сойдет ему с рук благодаря его незаменимым качествам. Компетентный организатор, умеющий наладить и поддерживать дисциплину, ценился на вес золота. Он был куда полезнее подавляющего большинства своих начальников-офицеров: это подтверждалось тем очевидным фактом, что реальной властью и истинным авторитетом он, как правило, обладал в куда большей мере, чем его непосредственное начальство.

Лейтенант мог сыпать приказами, сколько его душе угодно, ни единый из них не выполнялся, пока сержант не решал, что этот приказ действительно нужен и разумен. Приказ, воспринятый как ненужный или неразумный, не выполнялся. Создавался вид бурной деятельности, но не налаживалось то одно, то другое, и в конце концов выполнение приказа оказывалось заведомо невозможным. Лейтенант выучивался — если он вообще был способен чему-то выучиться — больше таких приказов не отдавать. Если же выучиваться он был не способен, то его ждали все более частые головомойки от начальства и в конце концов — перевод куда-нибудь еще как несправившегося. Другое дело, когда приказы отдавал старший сержант. Разумные или неразумные, нужные или ненужные — это были настоящие приказы. Рядовой, который не кинулся бы выполнять приказ сержанта сей же миг, рьяно и добросовестно, без пререканий, без отлынивания, без очковтирательства, напрашивался на крупные неприятности и получал их в такой полноте, что неделю спустя уже жалел, что родился на свет.

Сержант Пеллерино, по всем статьям подходивший для членства в клубе «Постучи и подожди», пошел к якобы потайной двери, постучал якобы тайным стуком и был тут же впущен.

Хотя обставлен клуб был скудно — стол и семь-восемь складных кресел, сержант Сторм обеспечил кое-какой комфорт с помощью некоторых хитроумных приспособлений — флюоресцентного плафона, искусно вделанного в потолок, вытяжного вентилятора и восстановленного кондиционера. Селектор в стене был подсоединен к телефону в мастерской. Покидая ее, сержант Сторм ставил у телефона дежурного, который тут же докладывал о звонке.

Когда сержант Пеллерино вошел в комнату, там уже были трое членов клуба: мастер-сержант Сторм, техник-сержант Гонсалес, начальник малярной мастерской, и техник-сержант Лабарр, начальник склада боеприпасов. Сторм и Лабарр сидели на корточках в углу перед полуразобранной турелью.

Лабарр, который держал в руках прибор управления огнем, сказал:

— Смотри, тупица! Выключатель мертвяка должен быть именно тут. Этого ты изменить не можешь. Он нужен тут, он для этого и существует. Что сказано в инструкции? Стрелок выведен из строя… — Он мимически изобразил, как получает пулю в лоб. — Его руки срываются с рукояток. Выключатели тут же срабатывают, и конец стрельбе. Ну-ка, ну-ка, покажи мне, где его еще можно поместить.

За столом сержант Гонсалес аккуратно переворачивал высыпанные из коробки костяшки домино лицевой стороной вниз. По рождению он был пуэрториканцем, и к домино, как к азартной и требующей большого искусства игре, приобщил их он. Остальные вначале отнеслись к нововведению прохладно, однако вскоре убедились, что вариант домино, носящий название «грабеж» или «все пятерки», по доллару за очко перекачивает деньги из рук в руки не хуже игральных костей и не затягивает процесса, как покер. Однако, как и в покере, систематические выигрыши требовали не только удачи, но и острого глаза, и хитроумия. К тому же это была престижная игра, не похожая на обычные развлечения рядовых где-нибудь в укромном уголке. Она соответствовала авторитету клуба и его членов.

Сержант Гонсалес сказал:

— Эй, вы, кончайте! За дело. — И обернулся к сержанту Пеллерино: — И чего ты так долго обжираешься, Дэнни? Тебе это ни к чему. Погляди на свое брюхо!

— Заткнись, — благодушно сказал сержант Пеллерино, выпростал рубашку из брюк, расстегнул ее и легким движением плеч распахнул, подставляя приятной прохладе кондиционера мясистую грудь в густом войлоке черных волос, на которой поблескивали личный знак и золотой образок со святым Христофором. Держа спину прямо, он опустился в кресло и взял семь костяшек, которые подтолкнул к нему Гонсалес. Он поставил их перед собой и сказал:

— Хочешь, испанская морда, узнать то, чего не знаешь? Тебе работка готовится. Вера видела в канцелярии. Жди через недельку, ну через десять дней.

— Какая бы? — спросил Гонсалес. — И с какой это стати ты обзываешь меня испанской мордой, жирная ты итальянская рожа?

Лабарр и Сторм оставили турель и уселись за стол. Гонсалес пододвинул им костяшки. Сторм сказал:

— Как твоя спина, Дэнни? На тебя посмотреть, она здорово болит.

— Еще чего! Стукнулся, и все.

— И на физии у тебя приличная царапина, — сказал Лабарр. — Вера тебя изукрасила?

— Еще чего! Нас болтало. А я не пристегнулся, ну и стукнулся.

— Да ну же, Дэнни! — сказал Гонсалес. — Какая работа?

— Как тебе понравится перекрасить опознавательные знаки на самолетах?

— Побойся Бога! Их же только что поменяли! И двух месяцев не прошло. Во всяком случае — не больше.

— А теперь их снова изменили. Никакой красной краски. Поперечина синяя, круг без красной обводки. Все синее.

— Чем же это лучше?

— Не знаю. Я говорю только, как будет. Кто-нибудь перебьет? — Он выложил дубль-шесть.

Селектор в стене сказал:

— Сержант Пеллерино!

— Ну вот, поехали! — поморщился сержант Пеллерино, повернулся в кресле и спросил у стены: — Что там?

— Телефон.

— Кто звонит?

— Ботвиник от полковника Моубри, сержант.

— Нет! — сказал сержант Пеллерино. — Я ушел обедать. Я же тебя предупредил.

— Я так и сказал. А они позвонили в столовую. И спрашивают, вы что, еще не вернулись?

— Нет. Я еще не вернулся. И чего это я должен возвращаться в электромастерскую? Может, я на линии. Может, я самолет вырулил — проверить тормоза. И не вызывай меня ни для кого. Кроме Веры. И полковника Росса, его отдела.

— Бу-сделано, сержант!

Сторм, щуплый, с заостренным умным личиком, приложил к дублю шесть-три. Лабарр тут же приложил с другой стороны шесть-два и сказал, кивая на блокнот Гонсалеса:

— Моя пятерочка. Ну-ка, запиши ее туда! А чего это у Старого Хрыча свербит, Дэнни?

Сержант Пеллерино пожал плечами.

Гонсалес приложил дубль-три к шесть-три и сказал:

— Моя пятерочка.

— Чтобы перебить, надо прикупить, — сказал сержант Пеллерино, взял костяшку и перевернул на ладони. Три-пустышка. Он приложил ее к дубль-три. — Думает, конечно, что я-то знаю, где генерал. Может, и знаю, да ему-то мне зачем говорить? Обойдется.

Сержант Лабарр сказал:

— А столько боеприпасов ему зачем? Мы его загрузили под завязку. Эти сорок седьмые берут много. Четыреста двадцать пять комплектов. Ты про это знаешь?

— Может, боеприпасы для того, чтобы их расстрелять. — Сержант Пеллерино вдумчиво осмотрел выложенные костяшки. — Вот тут я и подзаработаю, — сказал он, когда подошла его очередь. Эффектным жестом он придвинул свою костяшку и указал на нее пальцем. — Пять к двадцати пяти. Благодарю всех! Он же никогда на сорок седьмом огня не вел. Может, захочет попробовать на Чечотрском полигоне. Его там так скоро не разыщут.

— А это еще почему? Почему он не хочет, чтобы его разыскали?

— Может, ему хочется проветриться, Джо. Может, ему не нравится все время торчать тут. А тебе нравится?

— Произведи меня в генералы, так и понравится, — сказал Лабарр. — Попробуй, произведи. Вот тогда я тебе отвечу, нравится — не нравится.

— А я тебе и сейчас скажу. Тебе очень даже понравится дерьмо, с которым он должен возиться. Уж ты-то не устанешь!

— А Бил, значит, устал? — сказал Гонсалес. — Не выдержал? Хватку теряет? В Восьмой отдел его тянет?

— Все-то ты знаешь, — ядовито сказал сержант Пеллерино. — Хоть раз бы в точку попал! Хватки он не терял и не теряет. И я видел его в переделках, после которых тебя бы сразу в Восьмой отдел отправили. Так что прикуси язык, дезертир чертов!