Читать интересную книгу Портрет незнакомца. Сочинения - Борис Вахтин

Мао мог быть доволен — этот специалист, несомненно, наслаждался спокойной и безопасной старостью, полноценно трудясь на благо общего дела. Так и шли по залам музея рядышком страх и насилие…

Следующее важное место в показаниях Джонса — равенство. Он и начинает с картины дружного радостного труда, в котором все равны. Вот как они с песней и шутками передают друг другу ведра, поливая общее достояние. Вот он свидетельствует: ничто не может принести человеку большего удовлетворения, чем жизнь в коммуне, в сотрудничестве, когда все общее, когда человек не живет ради самого себя, когда его ценность определяется тем, что он делает для других, когда богатства поделены справедливо, руководители трудятся наравне со всеми, когда все общее, господствует коллективизм и одновременно полно раскрываются способности каждого, когда все делятся друг с другом всем: словом, не то раннехристианская община, не то буколический сельскохозяйственный кооператив, Все равны — старики, дети, население, коллеги, «мы»…

Но странное дело — в этом дружном коллективе, в котором Джонс никого не выделяет, обозначая всех как некое множество, вырисовывается одна гигантская, хорошо освещенная фигура, возвышающаяся, подобно Эвересту, над ровным полем данного множества. Фигура эта — сам Джонс, который сам же себя описывает, выдвигает и возносит. Заметьте — сам, это очень важная черта! Он неоднократно называется себя «вождем» (по-английски он употребляет слово «leader»); он с гордостью описывает, как трудился вместе со всеми, тут же, правда, оговариваясь, что от такой физической работы его отвлекали «государственные» дела: координация обороны, защиты населения, так что работал он «со всеми» редко (может, только один раз и поработал, когда сад поливал) и, добавим, мог в любой момент с поля уйти — он, борец за высшие идеалы, прямой и бесстрашный, готовый умереть за свои убеждения. Правда, он скромно допускает, что Мартин Лютер Кинг и другие негритянские лидеры более красноречивы, лучше говорят, а Кинг — великий человек, в то время как он, Джонс, не исключена возможность, и не такой великий, но он — в том же ряду; он не покинет ни одной души, вверившей себя его руководству; всюду «я», «я», «я»…

Ничего себе равенство, когда в руках одного сосредоточена такая полнота власти, такая ответственность! У него, правда, есть «коллеги», но те лишены индивидуальности, они только, как и «все», разделяют его, Джонса, идеалы и убеждения. Таким образам, получается, что в Джонстауне царит одновременно и равенство всех, и исключительное положение одного — верховного руководителя этих самых «всех». Стало быть, и в этом пункте Джонс говорит неправду, в его показаниях концы опять не сходятся с концами.

Можно еще кое-что обнаружить в статье противоречивого, неясного, недоговоренного. Но и трех рассмотренных аспектов достаточно, чтобы сделать вывод: внимательное прочтение только этого документа разоблачило бы Джонса как обманщика и показало бы необходимость срочной проверки условий жизни в Джонстауне. Впрочем, статьи Джонса и ему подобных могут рассматриваться сами по себе как надежный признак того, что общество, во главе которого стоит джонсообразный субъект, опасно и заразно болеет.

Так в чем же дело? Почему никто не захотел увидеть кричащие противоречия, бессмысленности в словах Джонса? Причину просто и ясно объясняет Краузе: «Я симпатизировал тому социальному эксперименту, который там осуществлялся». Иными словами, видеть правду мешало чувство симпатии к Джонсу. Любопытны и слова Краузе, что он и сейчас не убежден, что большинство людей хотело оттуда уехать, какой бы ни была джонстаунская действительность; и он, наконец, пишет: «Предоставляю другим решить, имеет ли катастрофа в Джонстауне какое-нибудь более широкое значение…»

Гибель

На аэродроме в Порт-Кайтума прибывших встречали гайянский капрал с автоматом и несколько членов Народного Храма. Сначала капрал никому не разрешил выйти из самолета, ссылаясь на инструкции, полученные от Народного Храма (видимо, Джонс пользовался здесь, как и в США, большим влиянием), затем представители Народного Храма увезли с собой Райяна с помощником, адвокатов и сотрудника американского посольства, оставив прочих еще на два часа в Порт-Кайтума. За это время дотошный Краузе успел поговорить с гайянским солдатом из числа охранявших взлетную полосу. Тот оказал, что терпеть не может — и не он один, а и все его живущие тут соотечественники — Джонса и всю его компанию, что советует в Джонстауне глядеть в оба и держать ухо востро, и что раз или два в месяц какие-то частные самолеты забирают американцев, получивших тяжелые травмы во время работы по освоению джунглей, и что таких, травмированных на производстве, что-то слишком много. Впрочем, и это было вполне объяснимо — джонстаунцы были люди неопытные, а неприязнь к пришельцам дело столь частое… Но неужели неясно, что аксиома — если лично получить сведения о жизни какого-либо общества трудно, то все, что удается о нем узнать, нельзя объяснять на основании опыта практически здоровых обществ? Ведь если у больного бьется сердце, это еще не значит, что он здоров.

К чести Краузе, он все же насторожился.

В начале седьмого, уже под самый вечер, за оставленными прибыл самосвал. Женщина-шофер объявила, что ехать с ней в Джонстаун могут все, кроме журналиста Гордона Линдсея, который пусть немедленно возвращается в Джорджстаун, он персона нон грата, а почему — сам, дескать, знает. Действительно, некоторое время тому назад Линдсей написал для одного издания статью о Народном Храме, в которой рассказывал примерно то же, что Килдэф. Статья опубликована не была, однако текст ее все же как-то Джонс раздобыл. Возможно — я-то в этом убежден совершенно и пишу предположительно только потому, что весь материал беру из вторых рук, в таких делах неопытных и наивных, — что у Джонса была специально налажена особая служба, которая осведомляла его о внешних сторонниках и противниках (что внутри секты шпионство было очень развито и широко организовано, известно достоверно). И — «естественно, как же иначе?» — журналисту, который не хочет писать о достижениях Народного Храма, а только клевещет на него, пользуясь злопыхательскими измышлениями предателей и подонков, дали от ворот поворот.

В восьмом часу вечера самосвал с пассажирами въехал в Джонстаун.

Постараюсь описать этот поселок.

В его центре стоял большой павильон без стен, под рифленой крышей, рядом с ним — здание управления поселком, а перед ними находилось пространство, вроде бы площадь. Большинство построек — деревянных, с двускатными крышами — представляли собой жилые дома, стоявшие кучками или рядами, так что какого-нибудь четкого плана поселка не обнаруживалось. Среди групп жилых домов выделялись склады, лесопилка, медицинский центр, школа, площадка для игр. К поселку примыкали огороды и плантации, разбитые на отвоеванной у джунглей земле. Весь этот освоенный людьми пятачок окружали джунгли — не те, могучие, с деревьями-великанами, которые представляются нам иногда, а в основном сравнительно мелкорослый, местами болотистый лес с множеством слабых и сгнивших деревьев, словом, совсем не такие джунгли, как, скажем, в Кампучии. Сквозь эти заросли, в которых водились змеи, ядовитые насекомые и даже, хотя и редко, хищники, единственная дорога вела в Порт-Кайтума. В самом же Джонстауне роль улиц играли тропинки и деревянный мостки — нетрудно догадаться, во что превращался поселок во время дождей, какая непролазная грязь была тогда везде. Жаркий влажный климат приводил к буйному развитию растений, так что дикость быстро пожирала возделанную землю, стоило только оставить ее без пригляда. Это, впрочем, везде так. Один немолодой геолог рассказывал мне, что в сороковые годы в Сибири нашли какое-то полезное ископаемое, в котором остро нуждалась промышленность. Решили освоить месторождение, расчистили с нечеловеческим трудом и невероятными затратами тайгу, построили поселок — с несколькими двух- и даже трехэтажными зданиями, с домом культуры. Построили всерьез, собирались работать здесь долго и плодотворно. Материалы завозили по бездорожью — где волоком, где воздухом, однако завезли все необходимое, даже рояль для дома культуры как-то исхитрились доставить. И вдруг выяснилось, что месторождение пустяковое, запасов полезного ископаемого и на год не хватит. И поселок бросили в тайге. Лет через тридцать геолог снова побывал в этих диких и поныне краях, наткнулся на поселок и был потрясен. Тайга за эти годы сожрала поселок, разрушила все, что построил человек. Деревья сорвали крыши, обрушили стены, проросли в окна. И вынесли на ветках из дома культуры тот самый рояль, так и держали его над развалинами, хоть садись и играй на этом скелете какую-то музыку не то торжества жизни, не то непобедимости смерти. Боюсь, что сейчас от Джонстауна уже почти ничего не осталось…