Читать интересную книгу Мандарины - Симона Бовуар

— Это выходит за рамки простой шутки! — возбужденно говорил он. — Никто не имеет права так пугать людей. Это пахнет злобой и шантажом. Пару хороших затрещин — вот что она заслуживает!

— Она не думает, что вы так обеспокоены, — заметила я. — И знаете, это того не стоит. Она наверняка спит где-нибудь на лугу или принимает солнечную ванну.

— Если только она не в канаве с разбитой головой, — ответил он. — Она сумасшедшая! Просто сумасшедшая.

Ламбер действительно был встревожен. Я его понимала. И сама была далеко не так спокойна, как уверяла. «Если бы что-то произошло, нам позвонили бы», — говорил мне Робер. Но, может быть, именно в эту минуту машину занесло и Надин разбилась о дерево. Робер пытался отвлечь меня, но с наступлением вечера и сам не скрывал своей тревоги; он собирался звонить местным жандармам, когда наконец послышался треск выхлопной трубы. Ламбер вышел на дорогу раньше меня; машина была покрыта грязью, Надин тоже; она со смехом спустилась на землю, и я увидела, как Ламбер закатил ей с размаху две пощечины.

— Мама! — Надин набросилась на него и в свою очередь тоже ударила, не переставая пронзительно кричать: — Мама! — Он схватил ее за руки. Когда я подбежала к ним, он был так бледен, что я подумала: он потеряет сознание. У Надин текла кровь из носа, но я знала, что она сделала это нарочно, то был трюк, которому она научилась в детстве, когда дралась с мальчишками у фонтанов Люксембургского сада.

— И не стыдно вам, — сказала я, вставая между ними, словно разнимая детей.

— Он ударил меня! — истерическим голосом кричала Надин. Обняв ее за плечи, я вытирала ей нос:

— Он ударил меня за то, что я взяла его гнусный мотоцикл. Я разобью его вдребезги!

— Успокойся! — повторяла я.

— Я его разобью.

— Послушай, — сказала я, — Ламбер очень виноват, ударив тебя. Но он был вне себя, и это естественно. Мы все страшно испугались. Мы думали, что с тобой случилось несчастье.

— Ему на это наплевать! Он думал о своей машине. Боялся, как бы я ее не повредила.

— Прошу прощения, Надин, — с трудом произнес Ламбер, — я не должен был. Но я так волновался. Ты могла убить себя.

— Лицемер! Тебе плевать на это! Я знаю. Даже если бы я сдохла, тебе было бы все равно, ведь похоронил же ты другую!

— Надин! — Его побледневшее лицо стало красным, ничего детского не осталось в его чертах.

— Похоронил, забыл и притом очень быстро, — кричала она.

— Как ты смеешь! Это ты-то, которая изменяла Диего со всей американской армией.

— Замолчи.

— Ты предала его.

Слезы ярости текли по щекам Надин:

— Может, я и предала его, но мертвого. А ты позволил своему отцу донести на Розу, когда она была живой.

С минуту он молчал, потом сказал:

— Я не хочу больше тебя видеть, никогда. Никогда больше.

Он вскочил на мотоцикл, и я не нашла слов, чтобы удержать его. Надин рыдала.

— Иди отдохни. Иди.

Оттолкнув меня, она с криком бросилась на траву:

— Человек, отец которого доносил на евреев. И я спала с ним! И он ударил меня! Так мне и надо! Так и надо!

Она все кричала. И нельзя было сделать ничего другого, кроме как позволить ей кричать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Поль провела лето у Клоди де Бельзонс, а Жозетта вместе со своей матерью отправилась загорать в Канн. Анри на маленьком подержанном автомобиле уехал в Италию. Он так любил эту страну{106}, что сумел забыть «Эспуар», СРЛ и все проблемы. Вернувшись в Париж, он обнаружил в своей почте отчет Ламбера, отправленный им из Германии, и пачку документов, собранных Скрясиным. Всю ночь он посвятил их изучению: наутро Италия отодвинулась очень далеко. Можно было сомневаться в документах, найденных в архивах рейха, в которых говорилось о девяти миллионах восьмистах тысячах узников; можно было считать подозрительными сообщения польских заключенных, освобожденных в сорок первом году; но, чтобы упорно отвергать все свидетельства уцелевших в лагерях мужчин и женщин, надо было раз и навсегда решить ничего не видеть и ничего не слышать. К тому же, кроме известных Анри статей кодекса исправительных работ, существовал еще и отчет, появившийся в Москве в 1935 году, где перечислялись огромные работы, выполненные лагерями ОПТУ; существовал пятилетний план 1942 года, который поручал МВД строительство 14% предприятий. Золотодобывающие шахты Колымы, угольные шахты Норильска и Воркуты, рудники Старобельска, рыбные промыслы Коми: как там в действительности жили люди? Каково было число подневольных рабочих? Относительно этого имелись большие возможности для сомнений; зато бесспорно было одно: такие лагеря существовали, причем масштабно и официально, в рамках определенных институтов. «Следует рассказать об этом, — пришел к заключению Анри, — иначе я стану сообщником, виновным перед своими читателями в злоупотреблении доверием». Он бросился одетым на кровать с одной лишь мыслью: «Весело, нечего сказать!» Придется поссориться с коммунистами, и тогда положение «Эспуар» окажется не из легких. Анри вздохнул. По утрам он бывал доволен, когда видел, как рабочие покупали «Эспуар» в киоске на углу: они перестанут покупать газету. И все-таки как умолчать? Он мог утверждать, что знаний его недостаточно для того, чтобы говорить об этом: только весь режим целиком раскрывал смысл этих лагерей, а мы так плохо информированы! Но в таком случае его знаний недостаточно и для того, чтобы хранить молчание. Неосведомленность не может служить оправданием, он давно это понял. Ведь он обещал своим читателям правду, а значит, даже сомневаясь, следовало сказать им то, что ему известно; понадобились бы веские причины, чтобы заставить его скрыть это от них: его нежелание ссориться с коммунистами таковой причиной не являлось и касалось лишь его одного.

К счастью, обстоятельства давали ему небольшую отсрочку. Ни Дюбрея, ни Ламбера, ни Скрясина в Париже не было, а Самазелль ограничивался лишь смутными намеками на сей счет. Анри старался как можно меньше думать об этом; впрочем, существовало множество других вещей, о которых ему приходилось думать: вещи пустяковые, но неотложные. Репетиции его пьесы проходили бурно; С алев слишком часто давал волю своим славянским чертам характера, от этого его капризы не убавляли своей грозной силы, и Жозетта претерпевала их со слезами; Верной начал опасаться скандала, он требовал купюр и неприемлемых изменений; изготовление костюмов он поручил дому моделей «Амариллис», а Люси Бельом отказывалась понимать, что Жозетта должна появляться не из модного салона, а из охваченной огнем церкви; Анри приходилось проводить в театре по многу часов.

«Надо все-таки позвонить Поль», — решил он однажды утром. Она лишь изредка присылала ему загадочные почтовые открытки; в Париж она вернулась вот уже несколько дней назад, но не подавала признаков жизни, хотя наверняка в тревоге ожидала телефонного звонка, ее молчание — это всего лишь уловка, и было бы жестоко злоупотреблять им. Но когда Анри позвонил ей, она таким спокойным голосом назначила ему свидание, что, поднимаясь по лестнице, он тешил себя надеждой: быть может, Поль действительно отказалась от него. Она с улыбкой открыла ему дверь, и Анри с изумлением подумал: «Что с ней стряслось?» Поль подняла волосы, обнажив толстую шею, выщипала брови, надела слишком тесный костюм и выглядела чуть ли не вульгарной.

— Почему ты так смотришь на меня? — спросила она, продолжая улыбаться.

Он тоже через силу улыбнулся:

— Ты странно одета.

— Я тебя удивляю? — Она достала из сумочки длинный мундштук для сигарет и сунула его в рот. — Я надеюсь еще больше удивить тебя, — сказала она, глядя на него блестевшими от радости глазами. — И прежде всего хочу сообщить тебе великую новость: я пишу.

— Пишешь? — молвил он. — И что же ты пишешь?

— Когда-нибудь узнаешь, — ответила Поль.

С таинственным видом она покусывала мундштук, а он подошел к окну; Поль нередко разыгрывала перед ним трагедийные сцены, но такого рода комедия была недостойна ее; если бы Анри не опасался осложнений, то вырвал бы у нее этот мундштук, распустил бы волосы, хорошенько встряхнул ее.

— Каникулы прошли хорошо? — спросил он, повернувшись к ней.

— Очень хорошо. А ты? Как у тебя дела? — спросила она немного снисходительно.

— О, у меня! Целыми днями я пропадаю в театре; сейчас дело застопорилось. С алев хороший режиссер, но быстро выходит из себя.

— Малютка будет играть прилично? — спросила Поль.

— Думаю, она будет великолепна.

Поль втянула дым сигареты, задохнувшись, закашлялась.

— Твой роман с ней все еще продолжается?

— Продолжается.

Она участливо взглянула на него:

— Странно.

— Почему? — спросил он и, поколебавшись, решительно добавил: — Это не каприз, я влюблен в нее.