Читать интересную книгу Мандарины - Симона Бовуар

— Но кто же вам это запрещает? — спросила я.

— Не знаю, и это хуже всего. Мы все обманываем друг друга, и никто не знает почему. Так сказать, приносят жертву ради чистоты: только где она, чистота? Пускай покажут мне! И во имя этой чистоты отказываются от всего, ничего не делают, ничего не добиваются.

— Чего же ты хочешь добиться? — с насмешкой спросила Надин.

— Вот ты смеешься, но это тоже лицемерие. Ты гораздо более чувствительна к успеху, чем хочешь показать; ведь не с кем-нибудь, а именно с Перроном ты отправилась в путешествие, и со мной ты говорила бы другим тоном, если бы я был важной персоной. Все обожают успех, и все любят деньги.

— Говори за себя, — сказала Надин.

— А почему не любить деньги? — продолжал Ламбер. — Пока мир таков, каков он есть, лучше быть с теми, кто их имеет. Да будет тебе! Ты так гордилась, получив в прошлом году меховую шубу, и умираешь от желания попутешествовать в свое удовольствие; ты была бы рада проснуться миллионершей, только никогда не признаешься в этом: боишься быть самой собой!

— Я знаю, кто я есть, и меня это вполне устраивает, — язвительно сказала она. — Это ты боишься быть самим собой: буржуазным интеллигентиком. Ты прекрасно знаешь, что не создан для великих свершений. И вот теперь ставишь на социальный успех, деньги и прочее. Ты превратишься в сноба и гнусного карьериста, тем дело и кончится.

— Бывают минуты, когда ты просто-напросто заслуживаешь хорошей пощечины, — сказал Ламбер, поворачиваясь спиной.

— Попробуй! Клянусь тебе, это опасно.

Я следила за Ламбером глазами, спрашивая себя: в чем причина его вспышки, что он против воли подавляет в себе? Стремление выбрать самый легкий путь? Невысказанные амбиции? Или хочет, например, принять предложение Воланжа, не решаясь вызвать осуждение своих друзей? Быть может, он убедил себя, что запреты, которые, как он чувствовал, его окружают, мешают ему стать важной персоной? Или желает, чтобы ему спокойно разрешили быть никем?

— Я все думаю, что у него было на уме? — спросила я.

— О! Он любит предаваться пустым мечтам, — презрительно ответила Надин. — Но когда он хочет и меня приобщить к ним, нет уж, увольте!

— Должна сказать, что ты не слишком поощряешь его.

— Согласна, и это забавно. Когда я чувствую, что ему хочется услышать от меня что-то определенное, я тотчас говорю прямо противоположное. Тебе это непонятно?

— Почему же?

Я прекрасно все понимала; мне было знакомо такого рода сопротивление у Надин.

— Ему всегда хочется получить на что-то разрешение: надо самому решаться, и все тут.

— Но ты могла бы быть чуточку сговорчивее, — возразила я. — Ты никогда не делаешь никаких уступок, а надо бы уступить, если ему случается о чем-то тебя просить.

— О! Он просит больше, чем ты думаешь, — отвечала она, раздраженно пожав плечами. — Прежде всего он каждый вечер требует, чтобы я спала с ним: меня это изматывает.

— Ты можешь отказаться.

— Ты не понимаешь: если я откажу, это целая драма. — И она сердито добавила: — К тому же, если бы я не принимала меры, он каждый раз делал бы мне ребенка. — Она украдкой взглянула на меня, прекрасно зная, что я терпеть не могу такого рода откровения.

— Научи его быть осторожным.

— Спасибо! Если это превратится в уроки практических упражнений, то-то будет весело! Уж лучше я сама о себе позабочусь. Но не так забавно каждый раз, как трахаешься, вставлять себе затычку. Тем более что я сломала зубную щетку.

— Зубную щетку?

— Тебе разве не показали в Америке? Одна американка из армейского корпуса подарила мне такую штуковину. О! Это замечательно, похоже на крохотную шляпу-котелок, но чтобы поставить ее себе как следует, нужно некое стеклянное приспособление, я называю его зубной щеткой; так вот я ее сломала. — Надин лукаво смотрит на меня: — Я тебя шокирую, да?

Я пожала плечами.

— Не понимаю, почему ты упорно стремишься заниматься любовью, если для тебя это такая тяжелая обязанность.

— А как, ты думаешь, я могу завязать с кем-то отношения, если не буду трахаться? Женщины наводят на меня тоску, мне интересно только с парнями; но если я хочу встречаться с ними, приходится с ними спать, у меня нет выбора. Вот только есть такие, кто делает это более или менее часто, более или менее долго. Ламбер же — все время, и этому нет конца. — Она засмеялась. — Думаю, как только он им не пользуется, ему начинает казаться, будто его и вовсе нет!

Один из парадоксов Надин заключается в том, что ей довелось узнать не одну постель, не моргнув глазом, она говорит грубые непристойности, а между тем в отношении своей сексуальной жизни отличается крайней обидчивостью. Когда Ламбер позволял себе, а делал он это нередко, намекнуть на их близкие отношения, она вся ощетинивалась.

— Есть одна вещь, в которой ты, похоже, не отдаешь себе отчета, — сказала я. — Дело в том, что Ламбер любит тебя.

Она пожала плечами.

— Ты никак не хочешь понять, — рассудительно заметила она. — В своей жизни Ламбер любил только одну женщину — Розу. А после искал утешения и подобрал первую попавшуюся девушку — меня; но сначала у него не было даже желания спать со мной. Только когда он узнал, что Анри это делал, у него возникли такие мысли; я ведь совсем не в его вкусе. Иметь при себе женщину ему кажется более мужественным, чем бегать по шлюхам, и к тому же гораздо удобнее. Так что дело не во мне, я не в счет.

Она обладала даром так ловко мешать правду с ложью, что я была сражена тем, какое усилие от меня требовалось, чтобы опровергнуть ее слова, и потому едва слышно сказала:

— Ты все путаешь.

— Нет. Я знаю, что говорю, — ответила она.

Дело кончилось тем, что Надин надела чистое платье и они отправились в Париж, но вернулись еще угрюмее, чем когда бы то ни было. И вскоре разразилась новая сцена. В то утро я как раз работала в саду, грозовое небо давило на меня, прижимая к земле. Ламбер читал рядом со мной, Надин вязала. «По сути, — сказала она мне накануне, — каникулы страшно утомительны, каждый день надо придумывать себе занятие». Она явно скучала; с минуту она не сводила глаз с затылка Ламбера, словно силой взгляда пыталась заставить его повернуть голову, потом не выдержала.

— Ты еще не кончил Шпенглера?{105}

— Нет.

— Когда кончишь, дашь мне.

— Ладно.

Надин не могла видеть в чьих-то руках книгу, чтобы не потребовать ее; она уносила ее к себе в комнату, и стопка произведений, населявших ее будущее, бесполезно росла; на самом деле читала она очень медленно, с какой-то неприязнью, и через несколько страниц уставала.

— Говорят, это в высшей степени глупо! На этот раз Ламбер поднял голову:

— Кто тебе это сказал? Твои дружки коммунисты?

— Всем известно, что Шпенглер дурак, — уверенно заявила она. И, растянувшись на земле, проворчала: — Ты бы лучше прокатил меня на мотоцикле.

— О! Мне совсем не хочется, — сухо ответил Ламбер.

— Могли бы пообедать в Мениле и погуляли бы в лесу.

— И попали бы под дождь: посмотри на небо.

— Дождя не будет. Скажи уж лучше, что не желаешь поехать прогуляться со мной.

— Да, мне не хочется гулять, я только что сказал тебе это, — нетерпеливо ответил он.

Надин поднялась.

— Ну что ж, а мне не хочется торчать весь день на этой капустной грядке. Я возьму мотоцикл и прогуляюсь без тебя. Дай мне ключ от противоугонного устройства.

— Ты с ума сошла, ты же не умеешь водить мотоцикл.

— Я уже водила, дело нехитрое, и вот тебе доказательство — ты же умеешь это делать.

— На первом повороте ты сломаешь себе шею. Ничего не поделаешь. Ключ я тебе не дам.

— Да тебе плевать на то, что я сломаю себе шею! Ты боишься, что я испорчу твою игрушку, вот и все. Гнусный эгоист. Я желаю получить этот ключ!

Ламбер даже не ответил. Надин застыла на мгновение, устремив взгляд в пустоту, затем встала, схватила большую корзинку, служившую ей сумкой, и бросила мне:

— Я проведу день в Париже. Мне здесь надоело.

— Повеселись хорошенько.

Она умело выбрала свою месть. Ламбер наверняка будет страдать, зная, что Надин проводит в Париже время с товарищами, которых он ненавидит. Он провожал ее глазами, пока она не вышла из сада, затем повернулся ко мне.

— Я не понимаю, почему наши споры так быстро обостряются, — огорченно сказал он. — А вы понимаете?

Впервые он заводил со мной интимный разговор. Я колебалась, но раз уж он готов был выслушать меня, самое лучшее, что можно было сделать, это, безусловно, попытаться поговорить.

— В значительной мере тут виновата Надин, — сказала я. — Любой пустяк ее возмущает, тогда она становится несправедливой и агрессивной. Но поймите хорошенько: именно потому, что Надин ранима, она и говорит обидные вещи.

— Могла бы понять, что и другие тоже ранимы, — с обидой произнес Ламбер. — Иногда она чудовищно бесчувственна.