Читать интересную книгу Падение Римской империи - Питер Хизер

Наличие такого количества золота в некогда занятой германцами Центральной и Восточной Европе весьма показательно само по себе. Вплоть до начала новой эры социальная дифференциация в германском мире проявлялась в похоронном обряде (если вообще проявлялась) лишь благодаря присутствию в некоторых могилах большего, чем обычно, количества вылепленных от руки сосудов или более изысканных бронзовых и железных фибул. К III–IV вв. некоторые роды хоронили своих покойников вместе с серебряными фибулами, множеством бусин и, возможно, с несколькими сосудами, изготовленными при помощи гончарного круга; однако золото не использовалось — с целью как-то их выделить в этом отношении — даже в погребениях представителей элиты: самое большее, на что хватало родственников, — это немного серебра{392}. Гуннская империя изменила эту традицию, и, в сущности, довольно скоро. Наполненные золотом погребения «дунайского стиля» свидетельствуют о внезапном наплыве золотого погребального инвентаря в эту часть Европы. Нет никаких сомнений относительно того, откуда прибыло это золото: то, что мы видим в погребальном инвентаре V в., обнаруженном на территории Венгрии, является материальным свидетельством перемещения сокровищ из пределов римского мира на север, о чем мы читаем в труде Приска и в других письменных источниках. Гунны, как мы видели в последней главе, стремились к золоту и другому движимому имуществу, которое приносила империя, — в форме торговых пошлин, добычи или, особенно, ежегодной дани. Безусловно, значительное количество золота выпадало из обращения в виде ювелирных украшений и предметов прикладного искусства, найденных в гуннских погребениях. Тот факт, что многие из этих могил были богатыми захоронениями германцев, свидетельствует о том, что гунны не только сами стремились обладать золотом, но и распределяли его в известном количестве среди предводителей зависимых от них германских племенных объединений. Впоследствии эти предводители и в самом деле стали очень богатыми людьми.

Причина такой политики заключалась в следующем: если бы германских предводителей удалось сделать опорой гуннской империи в период ее военных побед, то недовольство подданных было бы сведено к минимуму и жизнь в империи протекала бы относительно спокойно. Раздаривание золота зависимым князьям должно было сделать имперскую политику более гибкой и исключить помыслы о мятеже. Поскольку захоронений, содержащих золотые вещи, довольно много, эти князья должны были передавать часть золота избранным из числа своих приближенных{393}. Таким образом, золото отражает пол итику двора Аттилы. (Можно предположить, что князь, погребенный в Апахиде, был одним из тех, о ком упоминает Приск.) Не менее важно и то, что роль подобных раздач золота в предотвращении внутренней нестабильности в державе наряду с тем, что мы знаем о происхождении этого золота, подчеркивает роль грабительских войн в поддержании на плаву давшего течь судна, которым являлся тогда государственный корабль гуннской империи.

Прежде всего победа в войне создавала правителю репутацию человека, обладающего необычайным могуществом. Свидетельство тому — история с Аттилой и Марсовым мечом. Однако есть все основания полагать, что военные победы были столь же важны и для его предшественников. Молва о могуществе правителя позволяла держать в страхе покоренные племена; кроме того, разумеется, победа в войне была источником золота и другой добычи, что обеспечивало лояльность предводителей этих племен. Впрочем, та стремительность, с которой зависимые племенные объединения выходили из состава империи после смерти Аттилы, показывает, что материальные поощрения не компенсировали бремени господства. В отличие от Римской империи, которая, как мы видели, стремилась ограничить численность населения на приграничных территориях, чтобы свести к минимуму опасность мятежа, гуннская империя поглощала попавшие от нее в зависимость племена в огромных количествах{394}. Концентрация столь значительного объема власти произвела на свет мощную военную машину, которую надлежало пустить в ход — в ней было заключено слишком много внутренних противоречий, чтобы позволить ей пребывать в бездействии. Численность покоренных гуннами племенных объединений превышала численность собственно гуннов примерно в несколько раз. Было необходимо держать подвластные племена под неусыпным контролем, в противном случае разного рода беспокойные элементы непрестанно искали бы выход для своей энергии, и тогда непрочное здание империи стало бы разрушаться.

Мы пришли к совершенно нестандартному взгляду на Аттилу Гунна. Как часто случается, тот самый фактор, который сделал его столь могущественным, в то же время стал его самой большой проблемой. Та военная сила, которая в 440-х гг. отбросила армии Восточной Римской империи, сама оказалась крайне неустойчивой. Победы, одержанные им благодаря этой силе, на короткий срок укрепили власть Аттилы, однако ее подрывало внутреннее противоречие: чтобы поддерживать господство, требовались все новые и новые победы. Если бы его репутация начала терять вес, его подданные стали бы перебегать в римскую армию, где их с радостью принимали. Аттила был величайшим в европейской истории варваром-завоевателем, однако он оседлал тигра беспримерной жестокости. Если бы его хватка ослабела, он бы неминуемо погиб.

На мой взгляд, это обстоятельство, в свою очередь, объясняет его ничем другим не объяснимый поворот на запад в конце 440-х гг. Между 441 и 447 г. полчища Аттилы опустошили Балканы за исключением нескольких небольших областей, спасенных двумя основными препятствиями: географической изоляцией (Пелопоннес) и мощными укреплениями (Константинополь). Восточная империя была поставлена на колени: ежегодная дань, которую она обязалась выплачивать, была самой значительной из всех, что когда-либо выплачивались из расчета 1/10 всех доходов. Гунны добились от Константинополя практически всего, чего хотели, по крайней мере дальнейшие боевые действия против Византии неминуемо должны были развиваться в соответствии с «законом убывающей полезности». Между тем Аттила оставался на Венгерской равнине, все еще находясь во главе мощной военной машины, которая не могла пребывать в бездействии. Поскольку на Балканах больше не было объектов для нападения, следовало найти другую цель. Иными словами, Аттила двинулся на запад, потому что на востоке уже не имелось подходящих и доступных целей.

Это означало вынесение гуннской империи окончательного приговора. Будучи зависимой в политическом плане от победоносных войн и притока золота, она была вынуждена вести войны вплоть до своего собственного поражения, чтобы затем это поражение повергло ее в состояние внутреннего кризиса. Два захлебнувшихся наступления — в 451 г. в Галлии и в 452 г. в Италии — так или иначе нанесли первый удар по репутации Аттилы, считавшегося до той поры непобедимым. Безусловно, эти события привели к некоторому уменьшению притока золота, и на периферии уже тогда могли начаться волнения среди отдельных зависимых племен. Похоже, что смерть Аттилы и братоубийственная война между его сыновьями создали для этих племен ту самую ситуацию, которую они ожидали. В общем, не может быть более яркого доказательства наличия неразрешимых противоречий между гуннскими правителями и их угнетенными подданными, чем само по себе поразительное крушение империи Аттилы. Между тем странная гибель гуннской Европы была также неотъемлемой частью краха всей Западной Европы.

Новый баланс сил

Вместо одной огромной державы с центром на Большой Венгерской равнине, — державы, протянувшей свои щупальца с одной стороны к Рейну, а с другой — к Черному морю, — теперь Римская империя как на востоке, так и на западе обнаружила перед собой целый ряд пришедших на смену этой державе государств. Чаще всего воюя друг с другом, они также время от времени оказывали давление на римские границы. Поскольку процесс распада империи резко усилился в результате краха гуннской державы, содержание римской внешней политики на дунайской границе стало меняться. Столкнувшись с новой для них обстановкой, римские власти выделили для себя два приоритета. Их задача заключалась в том, чтобы не дать развалившемуся на части политическому единству к северу от Дуная разлиться по римской территории в виде вторжений или набегов и одновременно сделать так, чтобы из хаоса не появилась еще одна монолитная империя.

Утрата полного текста «Истории» Приска не позволяет нам воссоздать связный рассказ о тех событиях с римской точки зрения, однако можно достаточно легко выявить его суть. Сохранившиеся источники сообщают о многочисленных вторжениях на римскую территорию, явившихся результатом яростной борьбы за «жизненное пространство» на другом берегу Дуная. В пределы Западной Римской империи теперь стремилось огромное множество беглецов, в одиночку и группами, которые решили для себя, что жизнь к югу от Дуная была предпочтительнее непрестанной борьбы к северу от него. Самым знаменитым из этих беглецов был Одоакр, сын Эдекона и князь скиров. После того как готы Амала разгромили королевство скиров, он вторгся на римскую территорию с отрядом преданных ему людей, направившись сперва в Галлию, а затем в Италию, где он поступил на службу в римскую армию в качестве наемника. Его примеру последовали многие другие лица менее знатного происхождения. К началу 470-х гг. в составе римской армии, находившейся в Италии, преобладали беглецы из Центральной Европы: уже упомянутые скиры вместе с герулами, аланами и торкилингами, — все рекрутированные в ее ряды{395}. Дошедшие до нас источники не дают нам никаких цифр и никакихточных дат для перемещений людских масс, которые принесли с собой в Италию всех этих беглецов. Вероятно, это свидетельствует о том, что мы должны вести речь скорее о постоянном потоке переселенцев и наемников, нежели о единовременном крупномасштабном вливании, хотя такие факторы, как ликвидация независимости скиров, вероятно, ускоряли процесс.