торговых организациях. Правда, Союз писателей обладал некоторыми привилегиями, которые давали возможность его членам покупать, к примеру, автомобили или пыжиковые шапки…»{537} – свидетельствовал Василь Быков.
Про шапки разговор особый. Советский Союз мог закидать шапками весь социалистический лагерь, а также «реакционный» капиталистический Запад. Шапки в то время изготавливались в большом ассортименте, благо ценного меха разводилось в СССР во множестве. Другое дело, что шапка превратилась в символ уровня жизни и достатка советского гражданина (как и импортная дубленка). Специфические погодные условия в нашей стране придали зимней одежде второй, потайной смысл. Началось это не в 1917 году, а когда-то очень давно, когда родилась поговорка: «Не по Сеньке шапка», а еще: «Каков Пахом, такова и шапка на нем», «На воре и шапка горит». Да и главный символ самодержавной власти на Руси тоже шапка (Мономаха, если кто не помнит). По материалу, из которого смастерили шапку, можно было понять, человек какого уровня находится перед вами: очень большой, большой, непростой, простой или совсем никакой.
Шапку, а точнее систему их распределения воспел в своей повести «Кот домашний средней пушистости» Владимир Войнович. Его герой писатель Ефим Семёнович Рахлин пытается доказать и себе, и другим, что достоин большего, когда узнает, что его коллегам-писателям по решению правления Литфонда будут шить шапки соответственно рангу. Выдающимся – пыжиковые, известным – ондатровые, видным – из сурка, а Рахлину достается из кошки. В своей неравной борьбе за шапку он доходит до инсульта. В итоге шапку ему все-таки приносят – пыжиковую, но носить ее уже не на чем и незачем.
22 февраля 1983 года Владимир Бушин отметил в дневнике радостное событие: «Заказал в мастерской Литфонда ондатровую шапку. Ждал, как увидел на заявлении, с 28 сентября 1978 года – почти четыре с половиной года. Вот он, наш развитой социализм! Шапка – четыре с половиной года! И это еще по великой привилегии. Но какая шапка! И не всем же такая нужна»{538}. Четыре с половиной года в очереди на ондатровую шапку – это много, целая пятилетка! Так долго советские люди стояли в очереди на автомашину, но шапка-то: ведь наверняка мог себе позволить Бушин купить ее на рынке, с переплатой. Но не купил, потому что ему было положено как члену Союза писателей. А вообще он должен был родной Литфонд благодарить, что дали шапку из ондатры, а не из сурка. И вообще радоваться надо, как героиня рассказа Чехова: «В другом месте мне вообще ничего не давали!»
Простой народ носил кроликовые шапки, трансформирующиеся в ушанки. Но для писательской братии шапки были больной темой, по-другому не скажешь. Ни композиторы, ни художники не переживали так, как литераторы по поводу шапки и меха, из которого они сшиты. Вот характерный пример того, какое огромное внимание обращали писатели на то, в каких шапках ходят их коллеги. 30 ноября 1983 года Владимир Бушин сообщает о некоем писателе, выпустившем в «Молодой гвардии» книгу: «В ней 30 фотографий (Б. в пыжиковой шапке, Б. в ондатровой шапке, Б. без шапки…)». Судя по всему (то есть по шапке из пыжика), тот самый писатель Б. был выдающимся, то есть и лауреатом, и депутатом.
Свойственные советской плановой экономике трудности со снабжением элементарными продуктами преодолевались писателями по-разному. Деньги-то были, но как достать дефицит? Как верно подметил Василь Быков, «деньги в обществе, организованном и существовавшем на основе планово-распределительного принципа, имели второстепенное значение»{539}. В этом смысле очень повезло Даниилу Гранину. Сперва в начале 1960-х годов ему, в числе еще нескольких счастливчиков, выделили участок в Комарове. А второй раз птица счастья выбрала для него соседей, среди которых был знаменитый актер Большого драматического театра Евгений Лебедев, хорошо известный торговым работникам по кинофильмам «Свадьба в Малиновке», «В огне брода нет» и многим другим.
Обычно Евгений Алексеевич приходил к Граниным и говорил: «Данила, пойдем промышлять!» Это означало, что пора «торговать лицом», как в том случае с квартирами. И они отправлялись «промышлять в магазин» за дефицитом. Лебедев баловал продавцов байками из театральной жизни. В награду за удовольствие послушать народного артиста работники советской торговли расплачивались с ним всем тем, что оптовая база прислала, – сгущенкой, бананами и многим другим.
Писатель уточняет: «Мы брали машину, везли ящиками очередной дефицит. Очереди выстраивались за арбузами, за дынями, за виноградом, за любыми фруктами. Очередь требовала выстаивания, очереди вообще составляли немалую часть советской жизни. В очереди происходил живой обмен информацией, обсуждалась жизнь страны. В Германии для этого имелись пивные, а у нас – очереди. Вышло постановление об инвалидах и ветеранах войны – инвалиды и ветераны войны имели право идти без очереди. За каких-то полгода после этого постановления они потеряли всякое сочувствие населения, их, не стесняясь, ругали, а они, не стесняясь, злоупотребляли, даже приторговывали своим правом. Впервые здесь, в Комарово, столкнулся я с тем, как безобразно подставляла наша власть своих солдат»{540}. Так вспоминает Даниил Гранин, которому, казалось бы, в очередях стоять не пристало.
Очередь действительно была формой повседневной жизни в СССР, о чем я подробно рассказал в книге «Повседневная жизнь советской столицы при Хрущёве и Брежневе», вышедшей в 2017 году. И советские писатели много об этом писали, в основном с юмором. Вспомним Владимира Орлова и его популярный роман «Альтист Данилов» (за которым также стояла очередь в книжный магазин). Главный герой – тот самый альтист, отправившись в Настасьинский переулок к неведомым хлопобудам и будохлопам, «которые по науке строят будущее», и там был вынужден стоять в очереди за свою бывшую жену Клавдию. На своей ладони чернилами он вывел номер 217. А его сосед по очереди сразу на двух написал, на одной – арабскими, на другой – римскими, да и покрупнее. Стояли и за другими книгами – Пушкина, Пикуля, Дрюона… Проще сказать, за кем и за чем не стояли.
Жил в 1970-е годы в Костроме критик Игорь Александрович Дедков и вел дневник. Не раз бывал он по литературным делам и в столице, откуда в эти годы ходили по близлежащим областным центрам так называемые колбасные электрички. Еще в 1977 году Дедков отметил: «В магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь – по четыре рубля за кг), колбасы, сала и прочего». Это относилось к Костроме. А в канун нового, 1978 года он побывал в Москве, на пленуме Союза писателей РСФСР, приуроченном к двадцатилетию сего союза. Игорь Александрович совсем бы заснул от скуки, слушая казенные речи членов президиума (Софронов, Бондарев, Липатов), если бы не встречи с Фёдором Абрамовым и Гавриилом Троепольским. А еще на пленуме продавали… нет, не шапки и не бананы, а… туалетное