из дома богатых графов Комаровских… Правда… система преподавания «отсюда и досюда» оставалась все та же, и, проспрягав быть может безошибочно laudo, мы ни за что не сумели бы признать другого глагола первого спряжения. Протрещав с неимоверной быстротою: «Корон, Модон и Наварин» или «Свевы, Аланы, Вандалы с огнем и мечом проходили по Испании», – мы никакого не отдавали себе отчета, что это такие за предметы, которые память наша обязана удерживать… Мне было уже лет 14, когда около Нового года отец решительно объявил, что повезет меня и Любиньку в Петербург учиться… В непродолжительном времени Любиньку отвезли в Екатерининский институт, а по отношению ко мне Жуковский… положительно посоветовал везти меня в Дерпт, куда дал к профессору Моеру рекомендательное письмо» (109, с. 40, 41, 44, 56, 71, 72, 99, 103).
Как видим, качество домашнего образования определялись материальными возможностями семейства и местом жительства. Выходец из богатого и довольно знатного семейства, будущий военный министр Д. А. Милютин писал: «Находясь неотлучно при матери и слыша постоянно разговоры на французском языке, почти исключительно употреблявшемся тогда в русском обществе (Милютину бы следовало сказать – в высшем обществе. – Л. Б.), я рано начал лепетать на этом языке. Даже азбуке французской выучился прежде русской. Сколько помню, уже в пятилетнем возрасте я читал довольно свободно французские детские книжки. Русской же грамоте первоначально обучал меня в Титове наш «конторщик», крепостной человек; он же давал первые уроки письма, а сельский наш священник – уроки веры.
Когда мы с братом Николаем (будущий товарищ министра внутренних дел и наместник в Царстве Польском. – Л. Б.) подросли настолько, что нельзя уже было оставлять нас на попечении матушки и няньки, дали нам гувернера – швейцарца m-r Валэ… Это был добрый старик, почти без образования, говоривший по-французски с обычным швейцарским акцентом… С ним ходили мы гулять и проводили большую часть дня; учились же с ним мало. Преимущественно продолжала обучать нас сама мать, посвящая ежедневно нашим урокам несколько часов своего утра; с нею читали мы французские книжки… переводили устно на русский, писали под диктовку, а позже читали вслух некоторые исторические и другие книги…
В 1824 году, когда мне минуло 8 лет, отец счел необходимым уже более серьезно приняться за мое образование. Он приискал в Москве нового гувернера… Это был человек образованный, лет около тридцати, преимущественно сведущий в науках математических и естественных, но хорошо знавший и русский язык… Рядом с занятиями по математике и технике мы оба… начали учиться истории, всеобщей и русской…
Наша жизнь в Москве после деревенского приволья казалась нам незавидной. Да и в действительности она была крайне трудная: доходы с имения совсем прекратились; приходилось жить почти в долг. Между тем для детей необходимы были учителя и гувернеры. Поневоле надо было довольствоваться личностями низшего разбора и часто менять их. Поэтому учение наше шло плохо, без системы… В течение лета (1828 г. – Л. Б.) поступил к нам гувернер, пожилой, необразованный и грубый венгерец Яничек, которого мы терпеть не могли; давал нам уроки русского и латинского языков, истории, географии и математики Петропавловский, человек знающий, но типичный попович. Родители наши убедились в невозможности продолжать домашнее воспитание и решились с наступлением нового учебного года определить двух старших… в губернскую гимназию, единственную в то время в Москве» (61, с. 65–66, 71, 79, 82).
А вот Петербург, семейство баронов Врангелей, 1959 г. Мальчика на тринадцатом году жизни начинают готовить в Училище правоведения. «Задача эта была едва ли осуществима, ибо я никакой подготовки не имел. То, что я знал, я приобрел, можно сказать, случайно, с ветра. Говорил, читал и писал я плохо по-русски, кое-как по-немецки и совсем хорошо по-французски. На этом языке в те времена больше всего говорили и дома, и в обществе, и я знавал немало русских бар, и даже государственных людей, которые по-русски говорили с грехом пополам, а писали и того хуже. У нас была громадная библиотека, состоявшая в основном из томов по-французски; пользовались библиотекой только Жорж и я. Читал я из нее все, что попадалось мне на глаза, но преимущественно французские романы.
О географии и истории я имел самые смутные сведения, и то только из истории Франции; географию преподавали дома сестре по-французски, и я помню, как m-lle Марис возмущалась, когда Зайка назвала Белое озеро Белым, а не «Биэло», как значилось в книге. Знал я еще первые четыре правила арифметики, которым научился, играя с нашим бухгалтером, внуком няни. Закону Божьему меня могла научить няня, а ее понимание Бога сформировалось жизнью, а не церковью» (23, с. 55).
Таким образом, первоначальными учителями детей были их родители и… крепостные (крепостной Ф. Д. Бобков, управитель в московском доме своей барыни, записывает: «К детям, Сергею и Николаю, которых я научил читать, наняли гувернантку» (10, с. 600). А уж каково было это учение – кому как повезет. «Первоначальное обучение грамоте, – писал будущий ученый и путешественник П. П. Семенов-Тян-Шанский, – было делом бабушки и совершалось по-старинному, начиная с познания букв: аз, буки, веди и слогов: буки аз-ба, веди аз-ва и т. д., а писание с палочек, нуликов, а затем и букв… Сестра и я в своем четырехлетнем возрасте уже умели читать и писать…
Учением старших детей занималась моя мать: она обучала их русской грамматике, французскому и немецкому языкам, истории и географии. Мать почти всегда говорила с нами по-французски, а в определенные дни заставляла нас говорить и между собою исключительно по-французски и по-немецки…
Ученье детей, прерванное во время болезни матери, установилось в прежнем порядке, и я понемногу был привлечен к этому учению. Марья Крестьяновна была уволена, а для Николеньки, по рекомендации дяди… бывшего в то время директором Рязанской гимназии, был выписан в качестве репетитора гимназист старшего класса… Мать понемногу ввела меня также в цикл своего преподавания, которое состояло преимущественно в чтении на трех языках, переводах с французского и немецкого и диктовках» (93, с. 421, 423, 429).
Теперь посмотрим, как учился русский писатель, в будущем действительный статский советник, обер-прокурор Сената Дмитриев. «Я начал учиться читать очень рано. Четырех лет я уже читал хорошо… Письму и правилам арифметики учил меня дворовый человек Сидор Иванович. Кажется, в 1806 году… была привезена из Москвы для двоюродной сестры моей и для меня мадам француженка… У ней начали мы учиться французскому языку. Я выучился несколько понимать и лепетал по-французски, но мало. Ученье шло без методы и без толку. Она заставляла нас переводить, когда мы не знали еще ни слов, ни спряжений. К счастию, она оказалась не совсем благонадежного поведения, и ей отказали. У меня остались еще писанные ею прописи, из них увидел я впоследствии, что она не знала даже правописания… После