Читать интересную книгу Критикон - Бальтасар Грасиан

В обхождении были просты, без подковырок, никаких задних мыслей, что на уме, то на языке, душа на ладони, даже нараспашку; словом, не было здесь ни обманщиков, ни царедворцев, ни кордовцев. И хотя дело было в Италии – ни единого итальянца, разве кое-кто из Бергамо [615]. Из испанцев – несколько старокастильцев; из французов – несколько овернцев [616]. Зато множество поляков – эти всем без разбору доверялись, и все их обманывали; да, зря говорят «на дурака напал», надо: «на добряка», добряка обмануть всего легче.

– Какая приветливая земля! – говорил Андренио. – И еще приветливей небо!

– Надо было вам посетить ее в прежние времена, – сказал старик из доброго старого времени, – когда все были равны и друг другу «ты» говорили, как Сид. О, тогда край этот был многолюден! Тогда еще не открыли край злобы, даже не знали о существовании подобной гадкой страны – вернее, думали, что она необитаема, как знойная пустыня. Прости, боже, того, кто ее открыл, тоже мне Индия! Тогда человек двоедушный был редкостью, все о нем знали, за лигу указывали – мол, бегите от него, как от тигра. А теперь все изменилось, все испортилось, даже климат, – коли так пойдет дальше, через несколько лет Германия Италией станет, а Вальядолид – Кордовой.

Хотя в этом прибежище доброты и правды, прямодушия и простоты никто не предавал Андренио, все привечали, он все же надумал уйти – уж слишком тут были простоваты. И примечательно, что оба, и Андренио и Критило, на расстоянии словно услышали друг друга и одновременно решили уйти от крайностей, в которые завели избранные ими пути, – одного в хитрость, другого в простоватость. Устремив взоры к середине, они обнаружили там Столицу Благоразумного Знания и направили туда стопы. И вот, оба встретились на том месте, где пути снова сходились и крайности сглаживались. Как бы поджидая их, там стоял необычный человек, каких на жизненном пути редко встретишь; бывают люди – сплошь длинный язык; другой – сплошь глаза; этот же был – сплошной мозг, мог все обмозговать. Был он стократ осторожен, стократ терпелив, стократ прозорлив и прочих добрых качеств имел во стократ. То был кастилец по основательности, арагонец по благоразумию, португалец по рассудительности, короче – вполне испанец, сиречь, человек основательный. Андренио, переглянувшись с Критило, уставился на это диво.

– Помилуйте, – говорил Андренио, – я понимаю, мозги в голове, ибо там престол души; но для чего язык из мозгов? Ведь даже язык из мяса, вещества плотского, но плотного, спотыкается, подвергая хозяина опасности, – пусть лучше десять раз споткнутся ноги, чем один раз язык; там от падения страдает тело, здесь же погибает душа. Что ж говорить о столь зыбком и мягком веществе, как мозг! Кто с языком тогда совладает?

– О, как ты заблуждаешься! – отвечал Мозговитый, таково было его имя. – Напротив, тут и нужны мозги, когда не видать ни зги, – нынче то слово лучше всего, что с языка не сошло.

– А нос из мозгов, кто его выдумал и зачем? – недоумевал Андренио. – Добро бы глаза, чтобы не пялились на что попало, но какой толк от мозгового носа?

– Есть толк, и немалый.

– Для чего ж такой нос служит?

– Чтобы чад гордыни в нос не ударял, копотью не чернил и угаром голову не кружил. Даже в ногах мозг нужен, и побольше, особливо при рискованных шагах; потому-то и сказал умный человек: «Дело опасное, тут надобно, чтобы мозг весь в пятки ушел!» И ежели бы всадники, сидя в седле, имели мозг в ногах, не теряли бы они так легко стремена – пожалуй, мудрей был бы и кое-кто на троне сидящий. Итак, чтобы правильно жить, надо человеку быть сплошь из мозгов: мозг в ушах – не слушать вранья, не внимать лести, от коей недоумки в безумие впадают: мозг в руках – рукоять шпаги не упускать и сознавать, куда руки запускаешь; и сердцу надо быть из мозга, чтобы страсти его не увлекали и по грязи не волочили. Да, мозг, кругом мозг, повсюду мозг – дабы человеку быть осторожным, основательным, мозговитым.

– О, как мало видел я людей такого склада! – говорил Критило.

– А я слыхал, один человек говорил, – заметил Андренио, – будто во всем мире всего лишь одна унция мозга и будто половина ее у некоего важного лица (имени не назову, дабы не вызвать ненависти), а другая половина будто поделена среди прочих людей. Вот и посудите, сколько на долю каждого приходится!

– Кто так сказал, ошибался. Никогда еще в мире не было столько мозгу, и это видно из того, что, как ни губят мир, а все же он не пошел прахом.

– Скажи мне, однако, – настаивал Андренио, – ты-то где взял столько мозга, – дай тебе бог и дальше его иметь! – где его нашел?

– Где? В кузницах, где его куют, да в лавках, где его продают.

– Что? Есть лавки благоразумия? Никогда ничего подобного не встречал, сколько земель ни исходил.

– И тебе не стыдно? Ты вот знаешь, где одежду и пищу продают, и не знаешь, где покупают облик личности? Да, есть лавки, где торгуют разумом и пониманием. Правда, чтобы их найти, надо иметь разум.

– А какова ему цена?

– Как сам оценишь.

– Как же я сумею его оценить?

– Сумеешь, ежели его имеешь.

– А отпускают – на глазок?

– Нет, по мере и по весу. Но пойдемте, я нынче сведу вас в те самые мастерские, где куют и оттачивают острый ум, трезвое суждение, сведу в школу личностей.

– Скажи, а в мастерских этих, о которых говоришь, много мозгов шлифуют в день?

– Не на дни, на годы счет идет – на одну унцию, поди, вся жизнь уходит.

Привел их Мозговитый на широкую, прекрасную площадь, украшенную разнообразными зданиями, – одни величественные, скажешь, королевские дворцы, другие убогие, вроде хижин философов; были там и военные шатры и школьные дворы. Очень удивились наши странники, сидя столь различные здания, и, внимательно осмотрев обе стороны улицы, спросили у своего вожатая, где же мастерские разума, лавки разумения.

– А вот они, перед вами Смотрите направо, смотрите налево.

– Возможно ли? Дворцы, где разум скорее потеряешь, нежели приобретешь; военные палатки, где чаще найдешь дерзость, чем благоразумие. И вот в тех школьных дворах, где ученики резвятся, и подавно не найти разума – молодежи мудрость несвойственна, молодо – зелено, зрелости там не ищи.

– Знайте же, пред вами заведения, где обзаводятся познаниями; здесь-то и делают великих мужей; в этих мастерских обтесываются чурбаны да болваны и выходят людьми дельными. Приглядитесь вон к тому дворцу, величавому и пышному, в нем создавались величайшие люди великого века – сенаторы прозорливые, советники мудрые, писатели достославные. Вы, конечно, не раз видели, как для украшения фасадов ставят меж тяжелыми колоннами немые статуи, здесь же – гиганты живые, мужи высокого ума.

– И верно, – сказал Критило, – вон тот справа, сдается мне, сентенциозный Гораций, а слева – не столь плодовитый, сколь плодотворный Овидий, и над всеми – возвышенный Вергилий.

– Ежели так, – сказал Андренио, – это, должно быть, дворец августейшего из цезарей? [617]

– Скажи лучше – мастерская героев, величайших мужей своего века. Великий император своими хвалами придал им блеск, а они своими творениями дали ему бессмертие. Теперь обратите взоры на другой дворец, не из мертвого мрамора сооруженный, но из живых столпов, опор королевства; это придворная школа для лучших умов, коих немало было в то время.

– Верно, владетель дворца – человек великий?

– И вдобавок великодушный: бессмертный король дон Алонсо, в его время говорили, что Арагон – кузница королей.

Увидели еще один дворец – из камней одушевленных, говоривших языком надписей; не было, как в прочих дворцах, чистых мраморных плит, на всех высечены сентенции и героические изречения.

– О, благодарение небу! – сказал Критило. – Наконец-то вижу дворец, от коего веет личностью.

– О да, личностью, и значительной, был великий его владелец, король португальский дон Жуан Второй [618] – чтобы не думали дурно о всех Хуанах. Не менее примечателен и тот дворец, где шпаги чередуются с перьями, дворец короля французскою Франциска Первого, простирающего царственные свои длани к ученым и храбрецам, а не к шутам да фиглярам. И неужто вы не заметили вон того, увенчанного пальмами да лаврами, стоящего на высшей точке всего мира и всех веков? Это бессмертный престол великого папы Льва Десятого, где гнездятся орлы таланта, – приют более надежный, нежели у сказочного престола Юпитерова, хоть и та сказка не без намека; у государей, мол, находят ласку мужи ученые, орлы по зоркости и парению. А вот дворец преблагоразумного короля испанского Филиппа Второго и первая школа политичного благоразумия, где обучались великие министры, выдающиеся правители, генералы и вице-короли.

– Что за военный шатер затесался там меж великолепных дворцов? Чего ради делу ратному путаться с делами государственными?