Читать интересную книгу Критикон - Бальтасар Грасиан

– Ну, какой толк, – жаловался он своему зоркому спутнику, – быть всю жизнь ясновидцем, коль в нужную минуту это не помогает? Что будем делать, если даже ты не проникнешь в эту тайну?

Но тот утешил Критило, пообещав вскоре обнаружить Андренио и разрушить колдовское наваждение. А ежели кто пожелает узнать, как он это сделал, и захочет научиться расколдовывать дома и людей – что может весьма пригодиться и прибыль принести, – пусть запасется терпением и стойкостью, дабы прочитать следующий кризис.

Кризис VI. Знание на престоле

Любой учитель может стать учеником; любую красавицу может превзойти другая. Само солнце признает, что его превосходит жук, ибо. он живой. А человека превосходят многие: в зоркости – рысь; в чуткости слуха – олень; в быстроте – лань; в обонянии – собака; в остроте вкуса – обезьяна; в живучести – феникс. Однако среди всех этих преимуществ человек более всего позавидовал способности жевать жвачку; глядя на неких скотов, мы ею восхищаемся, а подражать не можем.

– Вот чудесное свойство! – говорил человек. – Проглотил что-то полупрожеванным, можешь еще разок пожевать; слопал впопыхах, можешь потом спокойно обработать.

Способность эта казалась человеку чрезвычайно важной (в чем он не обманывался), ибо доставляет и удовольствие, и пользу. И так ему захотелось ее, что, сказывают, обратился с прошением к Верховному Мастеру: дескать, поелику, он, человек, создан как венец всех совершенств, да будет благоугодно Творцу не лишать его и этой способности, которую он, человек, будет столь же высоко ценить, сколь горячо желает. В божественной консистории прошение рассмотрели, и ответ гласил: сей дар, о коем он ходатайствует, был ему пожалован с самого его, человека, рождения. Ответ привел человека в замешательство: как сие возможно, вопросил он, ежели он, человек, никогда в себе такой способности не замечал и ею не пользовался. Ему снова ответили: да будет ему известно, что он наделен способностью еще более ценной – пережевывать пищу не телесную, что поддерживает плоть, но духовную, что питает дух; пусть же возвысит помыслы свои и поймет, что его питание – знание, его корм – благородные науки; пусть извергает знания из закоулков памяти и передает их разуму; пусть усердно пережевывает то, что глотал без разбора, без размышленья; пусть повторяет не торопясь то, что усвоил быстро. Да, пусть думает, размышляет, вникает, углубляет да взвешивает, прикидывает да умом раскидывает и раз и два, соображает, что говорить, и того прилежней – как поступить. Так что его, человека, жвачка – это многократное размышление, жить он должен разумом и рассуждением.

Так Ясновидец наставлял Критило, когда тот впал в отчаяние, что никак не удается найти исчезнувшего Андренио.

– Не горюй, – говорил Ясновидец, – ведь, подумав, мы нашли вход в это колдовское царство, а подумав еще раз, найдем и выход.

Стал он размышлять, и вдруг открылась щель, чрез которую проник луч света, проблеск истины И в тот же миг, как забрезжило сияние света – о, чудо!. – вся громада сумятицы и смятения рухнула – при свете дня плутни видны До дна. Чары сгинули, всескрывающие стены пали – все стало ясно и явно. Люди увидели друг друга, увидели лица, увидели руки, которые, бросив камень, прятались. Поведение каждого стало очевидно. Воссиял свет прозрения – и рассеялась тьма притворства. Но увы, большинство людей привержено обману, особливо когда обманом кормятся, и едва они поняли, что рухнула их крепость, пошлый сей Вавилон, что отнят у них способ жить ложью, что не удастся, как прежде, садиться за накрытый стол с чистыми руками да с нечистой честью, – тотчас востосковали они по сладкой жизни и по дорогим даровым нарядам от лучшего портного – хоть даром бери, лишь кланяйся пониже. И разъярившись на того, что причинил такое зло, накинулись люди на Ясновидца, обличителя их плутней, обзывая его врагом всенародным. Он же, видя, что сейчас его прижмут, поднажал, заработал – не ногами, но крыльями – и укрылся в святилище созерцания и молчания, крикнув обоим нашим друзьям (которые уже встретились и обнялись), чтобы и они сделали то же, чтобы, продолжая путь жизни, направились в Столицу венценосного Знания, о которой он столько им наговорил, которую все мудрецы восхваляют.

– Хорош этот вход в Италию! – возмущался Критило. – А сколько еще подобных лабиринтов ждет нас на пути! Надобно быть начеку, как поступают люди разумные, приезжая в чужую страну: в Испании опасайся злобы, во Франции – подлости, в Англии – вероломства, в Германии – грубости, а в Италии – мошенничества.

Предосторожность оказалась не напрасной – через несколько шагов очутились они у странного распутья, у сомнительного перекрестка, где дорога разделялась на две и друзьям грозила опасность потеряться, как в мире часто бывает. Стали они раздумывать, какой из двух путей избрать, – оба пути казались крайними. Вначале спорили по несогласию в мнениях, потом – в склонностях, как вдруг увидели в воздухе стаю голубей, а на земле семейку змей. Мягко и спокойно кружа в воздухе, голуби словно мирили споривших и указывали истинный путь, на коем, однако, находились зловещие гады, что обоих друзей весьма удивило. Стали они смотреть, по какому пути полетят голуби. А те, оставив в стороне путь правый, полетели налево.

– Решено, – сказал Андренио. – Больше нечего сомневаться.

– О нет! – сказал Критило. – Поглядим, куда направятся змеи. Ты должен знать, что голубь – вожатай не мудрости, но простодушия.

– Несогласен, – возразил Андренио, – я полагаю, нет более проницательной и более политичной птицы, нежели голубь.

– Чем ты это докажешь?

– Тем, что голубь лучше всех умеет жить, – у него нет желчи и потому ему везде хорошо. Все глядят на него с любовью, встречают радушно. Его не боятся, как птиц хищных, не страшатся, как змей, напротив, его ласкают, он снискал всеобщую любовь. И еще одно свойство: голубь садится только на белые и новые дома, на самые красивые башни. А кто политичнее, чем горлица? Приласкает своего голубя, и за это он готов делить с ней труды, высиживать и выхаживать птенцов, и живет она с супругом в полном согласии, уча женщин строптивых и сварливых, как смиряться, как ладить с мужьями. Но особенно хитро ее отношение к птенцам – пусть их украдут, пусть у нее на глазах убивают, она не станет убиваться и не вступит за них в борьбу; ни о чем она не горюет, благодаря своим птенцам и кормится и жиреет. А что сказать о ее прельстительном щегольстве – как красуется своими перьями, переливчатыми их оттенками, точно драгоценностями! Никакой государственный муж не достигнет большего, чем тихая, кроткая голубка, – так признаем же ее наилучшим политиком.

Тут они увидели, что змеи поползли по противоположной дороге – направо, что повергло их в пущее смятение.

– Что и говорить, – сказал Критило, – змеи – наставницы в проницательности. Они указывают нам путь мудрости. Последуем за ними, они наверняка приведут нас в царство Знания.

– Не пойду, – сказал Андренио. – Вся премудрость змеиная к тому сводится, что всю жизнь пресмыкаются у ног человека.

В конце концов решили, что каждый пойдет, по своей тропе: Критило – по тропе змеиной хитрости, Андренио – по тропе голубиной кротости, с тем, чтобы тот, кто первый увидит Столицу торжествующего Знания, известил другого об удаче. Вскоре они потеряли друг друга из глаз, но не из сердца, и каждый пришел в край, населенный народом, совершенно противоположным народу другого края, во всем поступавшим наоборот. Критило очутился среди тех, кого называют «дошлыми», среди людей, что всегда начеку, с двойным дном, с тайными умыслами и скрытыми помыслами, людей обхождения не простого, но весьма двойственного. К нему сразу пристал один носач, сиречь длинноносый, не столько ради того, чтобы Критило повести, сколько чтобы провести, и искусно принялся исследовать его русло, искать броду, прощупывать дно, – то был человек с мыслями и замыслами. Он вскоре стал Критило другом, не то чтобы закадычным, скорее никудышным, изображая радушие, услужливость, причем оба глядели друг на друга с недоверием и держались с опаской. Первое, что приметил Критило, было то, что многие встречные, на вид персоны важные, его как будто не замечали и не приветствовали. Он воспринял это как грубость, даже наглость.

– Ни то, ни другое, – ответил новый его товарищ.

– Что же тогда?

– Сейчас скажу. Они – люди корыстные, ничто, кроме корысти, их не интересует; уважение выказывают лишь тому, от кого могут поживиться; почитают лишь того, от кого зависят, и всю учтивость, недоданную прочим людям, расходуют на вышестоящих. Они – люди своего века, погрязли в нем по уши, озабочены лишь преуспеянием, словно в этом веке им жить вечно.

Повстречался им странный тип, который, не довольствуясь одним взглядом, бросил на них с полдюжины. Здесь все глядели в оба, но этот показался нашим друзьям особенно глазастым.