знающая о реальном мире, да и вообще о многом за пределами собственного маленького круга. Я понимала, что темы, о которых я могу высказаться хотя бы мало-мальски уверенно, вряд ли будут очень уж интересны человеку такого возраста, образования и ума, как Джон Гест: покупки в Лондоне, столичные светские сезоны и мои столь же бесцветные друзья. Единственным преимуществом, которое я старательно эксплуатировала в компании британцев и американцев, был очаровательный французский акцент и унаследованный от мамà звонкий смех. Я уже оставила позади этап подростковой неуклюжести и, после того как мамà отправила меня в Цюрих к пластическому хирургу и сократила мой отцовский нос до более женственных пропорций, стала вполне хорошенькой девушкой, правда не такой красивой, как мамà. Тем не менее я была маленькая и живая, с определенной
joie de vivre[22], любила повеселиться и посмеяться, и эти качества помогали скрывать от поклонников всю мою незрелость и ограниченность — по крайней мере на время, пока они не узнавали меня ближе и не понимали, что я куда менее интересна, чем они считали поначалу.
При всем своем порой непомерном критиканстве мамà была дальновидной учительницей; всю жизнь она изучала мужчин и не только научилась понимать их, но и думала, как они.
— Мой отец всегда говорил, что женщины — дуры, — внушала она мне. — И многие действительно дуры, и большинство мужчин считают таковыми и тех, кто вовсе не дуры. Твои мнения, Мари-Бланш, мужчин не интересуют. Они могут изображать интерес, могут даже задавать вопросы о тебе и твоих мнениях, но ты должна понимать, что все это им нужно, чтобы иметь возможность сохранять собственные мнения. Большей частью их ничуть не интересует и все то, что ты имеешь сказать по какому-либо иному поводу, коль скоро он не касается их самих и их жизни. Твой дядя Леандер — исключение из этого правила, но… он не такой, как мужчины, которые могут выказать к тебе романтический интерес. Ты должна постоянно помнить: надо расспрашивать их о них самих и об их взглядах, делать вид, что ты в восторге от них и от их ответов. Таков путь к сердцу мужчины, и, если действовать правильно, они даже не заметят — а если и заметят, не обратят внимания, — что ты не особенно умна.
Джон Гест незамедлительно клюнул на очаровательную соседку-француженку. У нас оказалось достаточно много общих знакомых, чтобы вести непринужденный разговор, и, следуя наставлениям мамà, я старалась сосредоточить разговор на нем. Однако, если он всего лишь разыгрывал интерес ко мне и моим мнениям, делал он это весьма ловко, потому что задавал мне множество вопросов и как будто бы внимательно слушал ответы. Конечно, общей и интересной темой беседы для нас обоих была охота.
— Вы завтра выезжаете на собственном гунтере, Мари-Бланш? — спросил меня Джон. — Или на одной из лошадей леди Уилкинсон?
— На собственном, на самом первом моем гунтере, Хьюберте. Мой отчим Леандер Маккормик подарил его мне, когда мне было двенадцать.
— Прекрасное имя — Хьюберт! — воскликнул Джон. — Святой Хьюберт, покровитель охотников.
— Совершенно верно! Когда дядя Леандер назвал его имя, оно показалось мне нелепым. Но когда он объяснил, мне понравилось.
— А как вам нравится жить в Великобритании, Мари-Бланш? Вы не тоскуете по родной стране?
— Очень тоскую, но я по-прежнему бываю там у отца и мачехи. И я люблю Англию и англичан. К тому же я долго училась здесь в школе и практически считаю себя британкой.
— Боюсь, вы никогда не избавитесь от своего милого акцента. Кстати, и щеки у вас румянее, чем у обычных бледных англичанок.
— Это потому, что я краснею! — засмеялась я.
— Ах, у вас такой очаровательный смех!
Вот так все и началось, совершенно обычным образом, — многообещающе и волнующе, с романтическими предчувствиями, от которых мурашки бегут по коже, двое молодых людей посмотрели друг другу в глаза, то было одно из кратких знаменательных мгновений, какие мы помним до конца дней, но, сколько бы ни старались, вернуть не в силах. С Джоном от меня ума не требовалось, достаточно, по крайней мере на время, что я была очаровательная, хорошенькая француженка с веселым смехом.
Следующие месяцы влюбленности были чудесны, благословенный период радости и открытий. В тот сезон мы еще несколько раз вместе участвовали в охотах и танцевали на балах. Встречались в Лондоне на долгих романтических ланчах и ужинах, ходили в театр и оперу. Джон был красив, умен, образован и внимателен — и, конечно, богат. Мамà переживала за меня; еще бы — может ли мать желать для дочери чего-то лучше? В то же время ее пугало, как бы я чем-нибудь не испортила наши отношения, и она без устали тренировала меня в правильном поведении, чтобы интерес Джона ко мне не угас.
— Самый верный способ потерять интерес мужчины, Мари-Бланш, — говорила она, — это позволять ему думать, что ты от него совершенно без ума, что любишь его больше, чем он тебя. Все мои мужчины продолжали любить меня, даже когда между нами все было кончено. И знаешь почему? Да потому, что я плевать хотела на них на всех. Ничто не доводит мужчину до такого безумия как подозрение, что предмет их страсти плюет на них.
Я была слишком молода и бесхитростна, чтобы следовать советам мамà. И не обладала ее легендарной способностью плевать на все и вся. Одна из коронных фраз мамà. Уж что-что, а это я слышала в детстве миллион раз. «Jе m’en fous», — говорила она и действительно не кривила душой. Но я с ума сходила по Джону и не умела скрывать своих чувств, да и не хотела.
— Меня несколько настораживает, что Джон пока не познакомил тебя со своей семьей, — сказала как-то раз мамà; в ту пору мы с Джоном встречались уже несколько месяцев. — Если у него серьезные намерения, Мари-Бланш, пора бы это сделать. Хорошо воспитанному молодому человеку вроде Джона не обойтись без одобрения семьи.
Джон входил в состав кембриджской гребной команды и однажды погожим весенним днем (мы тогда были вместе уже пять месяцев) пригласил меня на прогулку по Темзе — разумеется, не на маленькой гоночной лодке, а на широкой весельной. И вот вдруг Джон перестал грести, сложил весла, пустил лодку по течению. А потом по-настоящему стал на колено передо мной — я сидела на корме — и достал из кармана атласную коробочку.
Открыл ее и протянул мне.
— Мари-Бланш, ты окажешь мне честь стать моей женой?
В коробочке было красивое обручальное кольцо, платиновое, с