Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

Сати… Ее милый образ вновь и вновь оживал в душе Сёдзаэмона, отзываясь мучительной болью. Как самураю ему следовало стыдиться подобных чувств, и Сёдзаэмон постоянно отчитывал себя за слабость. А может быть, вдобавок на него так действовала осень, пришедшая в старую столицу.

Он избегал шумной суеты, царившей в районе Гион, в окрестностях святилища Киёмидзу, предпочитая уединение маленьких заброшенных храмов или пустынное раздолье полей. Его мог привлечь сад камней, развалившаяся глинобитная ограда в отблеске осеннего солнца. Однако стоило подойти поближе, и становилось ясно, что там тоже не найти успокоения мятущейся душе. Царившая вокруг тишина странным образом воспринималась как гнетущее, давящее безмолвие. Однажды он пережидал дождь под навесом ворот буддийского храма. На глазах у него песок, впитав влагу, потемнел, меняя окраску. По дороге в отсвете вечерней зари тащилась повозка, запряженная волами. Над лотосами в пруду посреди поля порхали бурые стрекозы. Этот маленький пейзаж почему-то надолго запомнился Сёдзаэмону.

Во время своих блужданий Сёдзаэмон как-то забрел в Ямасину и все же встретился с Кураноскэ, который, по счастью, оказался дома. Войдя в ворота и миновав аллею, где кружились под ветром палые листья, он заметил по правую руку в саду хозяина, который вместе со старшим сыном Тикарой окучивал пионы. Кураноскэ, подоткнув полы кимоно, споро орудовал мотыгой, и стальное лезвие при каждом взмахе вспыхивало под лучами солнца. Тикара первым заметил посетителя и сказал отцу. Отставив в сторону мотыгу, Кураноскэ обернулся и с улыбкой размашисто зашагал навстречу гостю.

— Ну, заходите, заходите! Добро пожаловать!

Кураноскэ был босиком и потому первым делом направился к колодцу, чтобы помыть ноги. Раздался скрип колодезного ворота. Сёдзаэмон ждал, присев на веранду флигеля в саду. Он знал, что жену с детишками Кураноскэ давно отослал в родные края. Однако ему показалось, что не только от их отсутствия под сводами просторного дома царят полумрак и безмолвие.

Послышался пронзительный крик сорокопута.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал Кураноскэ, выходя к гостю и запахивая на ходу накидку-хаори. — Онодэра мне все рассказал. Спасибо за труды. Я собираюсь сегодня же вечером отправиться в Эдо.

— В Эдо?!

— Да. Давненько уж я там не был. Повидаюсь со всеми нашими, к могиле господина наведаюсь. Заодно и переговорю с кем надо насчет дел его светлости князя Даигаку.

Значит, командор отправляется в Эдо вовсе не для того, чтобы осуществить план мести… Рухнула страстная надежда, которую, несмотря на все сомнения, лелеял в душе Сёдзаэмон… К тому же вся эта до странности благодушная и расслабленная манера поведения Кураноскэ вызывала в нем внутреннее раздражение и протест.

Сёдзаэмон не проронил ни слова.

— Проходите в дом, — предложил Кураноскэ.

— Нет, я должен сразу же откланяться, — отказался гость.

Кураноскэ некоторое время хранил молчание.

— Оямада! — наконец тихо промолвил он. — Не стоит смотреть на вещи столь предвзято. Не лучше ли немного приободриться?

— Что?! Приободриться?! — невольно вспылил Сёдзаэмон, уловив при этом неодобрительный взгляд командора.

— Вот-вот, приободриться и ждать! Может быть, вы думаете, что это такое уж легкое и простое дело — вся наша затея?

В сердце Сёдзаэмона будто что-то всколыхнулось. Он только скрипнул зубами, поняв, что сейчас заплачет.

— Нет! — выкрикнул он, отвернувшись в сторону. — Мне такое в голову не приходит!

Кураноскэ молчал. Ему хотелось сказать, что это хорошо, но в то же время, может быть, и плохо. Однако он подумал, что молодой самурай, будучи в запальчивости и раздражении, все равно едва ли сумеет его понять, и теперь лишь безмолвно созерцал сад.

Ворон в лунную ночь

(продолжение)

В тот вечер Кураноскэ, как обычно, беззаботно отправился в дом терпимости Сумидзомэ, что в Фусими, и приступил там к винопитию в окружении девиц и прислужников. Туда-то и явились Ивасэ с Аидзавой, представившиеся как Тодзюро Одагири и Сансити Камата с настоятельными просьбами допустить их пред светлые очи командора клана Ако, если славный муж соизволит снизойти до посетителей, добавив, что прежде раза два-три встречались с ним в Симабаре и других злачных местах.

Кураноскэ на это только промычал, как всегда, «Ну-ну» и велел впустить докучных гостей.

Аидзава и Ивасэ были не дураки развлечься и хорошо погулять, собутыльники из них были хоть куда. Кураноскэ не слишком беспокоился насчет того, что его собутыльники — шпионы, подосланные Янагисавой. Наоборот, его забавляло, что эта парочка предстала перед ним в столь двусмысленной ситуации, и он лишь добродушно посмеивался про себя, опорожняя чарку за чаркой.

Аидзава взялся за сямисэн и принялся наигрывать какую-то мелодию-коута,[140] перебирая струны пальцами, без плектра.[141] Хотя песня могла показаться слишком уж бравурной, задушевная мелодия как нельзя лучше вписывалась в тишину осенней ночи.

«Ян-я-ян-я-я-я-я…»

Пока звучала песня, Кураноскэ, придерживая пустую чарку, легонько постукивал пальцами по колену, отбивая ритм, а когда мелодия затихла, разразился бурными похвалами.

Передав чарку Аидзаве, он сказал:

— Ну, потешили! Теперь я… Собственное сочинение.

— Да ну?! — изумились Ивасэ с Аидзавой. Подмигнув сидевшему рядом прислужнику, Кураноскэ положил сямисэн на колени и опытной рукой настроил струны.

Наконец, приготовившись начать, он слегка наклонил голову и закрыл глаза. Густой глубокий звон сямисэна огласил округу. Негромкий чарующий голос вывел:

Наш квартал любви запретной ночь преображает:Огоньки в ночи мерцают, ветер налетает.Он мечты мои уносит, листья осыпает,И цветок мечты заветной тоже опадает…

Ивасэ, который сидел с закрытыми глазами и слушал, завороженный красотой голоса, приподняв на мгновение веки, увидел, что Кураноскэ играет на сямисэне, но поет вовсе не он, а пожилой прислужник. Однако Кураноскэ презабавно дурачился, изображая, будто поет он сам, слегка покачивая при этом головой и выразительно шевеля губами.

Сямисэн вывел замысловатую каденцию, и песня продолжалась:

Тот, кто был со мною в спальне, вновь в дороге дальней.Снова я одна на свете — нет судьбы печальней.Я калитку приоткрыла, взглядом проводила —Он ушел и не вернется, не вернется к милой…Ах, прическа в беспорядке, пояс развязался.Он ушел — ушел, противный, на ночь не остался!…

Кураноскэ играл мастерски, легкомысленно покачивая головой и шевеля губами, будто бы проговаривая слова — само добродушие и веселье. Да полно, действительно ли это командор клана Ако? Да возможно ли, чтобы этот человек выжидал случая отомстить за смерть сюзерена? Неужто такое может быть на уме у этого человека, который больше всего смахивает на веселого молодого гуляку из купеческой семьи, что хочет исчерпать до дна все возможные удовольствия, видит смысл жизни лишь в том, чтобы познать порочные забавы квартала любви?

Ивасэ пристально вглядывался в бывшего командора, и в глазах его горел огонек. Песня меж тем продолжалась:

Заколю прическу гребнем, гребнем из самшита.Ах, никто меня не любит, жизнь моя разбита.Слезы катятся росою, рукав увлажняя.Не видать мне в жизни счастья — доля моя злая!

Слова «доля моя злая!» прозвучали так проникновенно в сочетании с печальной каденцией сямисэна, что Кагэю Ивасэ, соглядатай всесильного Янагисавы, тронутый до глубины души тем, как эти слова отражают судьбу самого Кураноскэ, снова приоткрыл глаза и осторожно пошевелился.

Подождав, пока Кураноскэ закончит и отложит сямисэн, Ивасэ изрек:

— Благодарствую. Не могу даже выразить свои чувства. То, что вы, ваша милость, исполнили свое собственное сочинение… И так в нем натурально прозвучала сердечная горечь и тоска, что томит обитательницу «веселого дома»… Просто замечательно! Нет, в самом деле замечательно!

— Да что уж… Вот, сочинил на досуге от нечего делать. От таких похвал мне, право, неловко. Так, безделица… Называется «Провинциальная сценка»…

— Ну-ну, — заметил Ивасэ, который, похоже, основательно захмелел и уже едва не задремал, но теперь как будто бы малость взбодрился. — Вот ведь оно как, а я-то…

Тут, спохватившись и словно раскаиваясь в своей неожиданной слабости, он тревожно огляделся по сторонам.