Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

– Это так, – сказал Берлиоз, – но боюсь, что никто не может под твердить, что все это было, как вы нам рассказывали.

– О, нет! Это может кто подтвердить! – на ломаном языке и чрез вычайно уверенно отозвался профессор и вдруг таинственно пома нил обеими руками приятелей к себе поближе.

Те наклонились к нему, и он сказал, но уже без всякого акцента, который у него, очевидно, то пропадал, то появлялся, черт знает по чему:

– Дело в том, что я лично присутствовал при всем этом. И на бал коне был у Понтия Пилата, и в саду, когда Пилат разговаривал с Каиафой, и на лифостротоне, но только тайно, инкогнито, так сказать, так что прошу вас – никому ни слова и полнейший секрет – т-сс!

Наступило молчание, и Берлиоз побледнел.

– Вы… вы сколько времени в Москве? – дрогнувшим голосом спросил он.

– А я только что сию минуту приехал в Москву, – растерянно от ветил профессор, и тут только приятели догадались заглянуть ему в глаза как следует и увидели, что левый, зеленый, у него совершен но безумен, а правый пуст, черен и мертв.

«Вот тебе все и разъяснилось! – подумал Берлиоз в испуге. – При ехал сумасшедший немец или только что спятил на Патриарших. Хо рошенькая история!»

Да, действительно, объяснилось все: и завтрак у Канта, и дурац кие речи про постное масло, Аннушку и отрубленную голову, и все прочее – профессор оказался сумасшедшим.

Берлиоз был человеком не только сообразительным, но и реши тельным. Откинувшись на спинку скамьи, он за спиною профессора замигал Бездомному – не противоречь, мол, ему, – но растерявший ся поэт этих сигналов не понял.

– Да, да, да, – возбужденно заговорил Берлиоз, – впрочем, все это возможно, даже очень возможно, и Понтий Пилат, и балкон… А вы один приехали или с супругой?..

– Один, один, я всегда один, – горько ответил профессор.

– А ваши вещи где же, профессор? – вкрадчиво спросил Берли оз. – В «Метрополе»? Вы где остановились?

– Я – нигде! – ответил полоумный немец, тоскливо и дико блуж дая зеленым глазом по Патриаршим прудам.

– Как?! А… где же вы будете жить?

– В вашей квартире, – вдруг развязно ответил сумасшедший и подмигнул.

– Я… я очень рад, – пробормотал Берлиоз в смятении, – но, пра во, у меня вам будет неудобно… А в «Метрополе» чудесные номера, первоклассная гостиница…

– А дьявола тоже нет? – вдруг весело осведомился больной у Ива на Николаевича.

– И дьявола…

– Не противоречь! – шепнул одними губами Берлиоз, обрушива ясь за спину профессору и гримасничая.

– Нету никакого дьявола! – растерявшись от всего этого, вскри чал Иван Николаевич не то, что нужно. – Вот наказание. Перестань те вы психовать!

Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидя щих в сумерках выпорхнул воробей.

– Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от хохота, про говорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, нету! – Он перестал хохотать внезапно и, что вполне понятно при душев ной болезни, после хохота впал в другую крайность – раздражился и крикнул сурово: – Так, стало быть, нету?!

– Успокойтесь, успокойтесь, успокойтесь, профессор, – забор мотал Берлиоз, опасаясь взволновать больного еще больше, – вы по сидите минуточку с товарищем Бездомным, а я только сбегаю на угол, позвоню по телефону, а потом мы вас и проводим, куда вы хоти те, ведь вы не знаете города…

План Берлиоза был правилен: добежать до ближайшего телефо на-автомата и сообщить куда следует о том, что вот-де, приезжий изза границы консультант сидит на Патриарших прудах в состоянии явно ненормальном. Так вот, чтобы приняли меры, а то получится какая-то неприятная чепуха.

– Позвонить? Ну что ж, позвоните, – печально сказал больной и вдруг страстно попросил: – но умоляю вас на прощанье, поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я вас не прошу. Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое вер ное!

– Хорошо, хорошо, – фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, под мигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль ка раулить сумасшедшего, устремился к тому выходу, что был на углу, где сходились Бронная и переулки…

А профессор тотчас же как будто выздоровел и посвежел:

– Борис Петрович! – крикнул он вдогонку Берлиозу.

Берлиоз вздрогнул, повернулся, но постарался утешить себя мыс лью, что имя и отчество его профессор узнал тоже через газету; а тот прокричал, сложив руки рупором:

– Не прикажете ли, я велю дать телеграмму вашему дяде в Киев?

И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший зна ет о существовании дяди в Киеве? Ведь об этом ни в каких газе тах ничего не сказано. Эге-ге! Уж не прав ли Бездомный? Может быть, документы-то эти ничего и не значат… Ах, какой стран ный субъект! Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят!

И уж не слушая больше, Берлиоз побежал дальше.

И тут со скамейки у самого выхода на Бронную навстречу редак тору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при све те солнца соткался из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский, и в предвечерье Берлиоз отчетливо разглядел, что усики у него как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки клетчатые, под тянутые настолько, что видны грязные белые носки. Борис Пет рович даже попятился, но несколько успокоил себя мыслью, что это глупое совпадение и что вообще сейчас об этом некогда размы шлять.

– Турникет ищете, гражданин? – треснувшим тенором осведо мился субъект. – Сюда пожалуйте! Прямо и выйдите, куда надо. С вас бы за указание на четверть литра… бывшему регенту! – кривляясь, субъект наотмашь снял жокейский картузик.

Берлиоз не стал слушать попрошайку и ломаку регента, быстро тронулся к турникету и взялся за него рукой. Он повернул рогатку и уже собирался шагнуть на рельсы, как над ним вспыхнул красный и белый свет – загорелась перед лицом в стеклянном ящике надпись «Берегись трамвая!!»

Тотчас и подлетел этот трамвай, поворачивавший по новопроложенной линии с Ермолаевского на Бронную. Повернув и выйдя на прямую Бронной, он внезапно осветился электричеством, взвыл и наддал.

Осторожный Берлиоз, хоть и стоял безопасно, решил вернуться за рогатку, переложил руку на вертушке, переступил. И тотчас рука его скользнула и сорвалась, нога неудержимо, как по льду, поехала по булыжнику, откосом идущему к рельсам, другую ногу подбросило, и Берлиоза выбросило на рельсы.

Он упал навзничь, несильно ударившись затылком о булыжник, и успел увидеть в высоте, справа или слева – он уже не сообразил, – позлащенную луну. Он успел и повернуться на бок, бешеным движе нием в тот же миг подтянув ноги к животу, и развернувшись, разгля дел несущееся на него с неудержимой силой белое от ужаса лицо женщины вагоновожатой и ее алую повязку. Берлиоз не вскрикнул и не простонал. Вожатая рванула электрический тормоз, вагон сел носом в землю, мгновенно после того подпрыгнул, стекла в нем вы летели. В мозгу у Берлиоза кто-то отчаянно крикнул: «Неужели?! О боже!» Еще раз, и в последний раз, мелькнула луна, но уже развалива ясь на куски под страшный женский визг отовсюду, затем стало тем но. Трамвай накрыл Берлиоза, и под решетку Патриарших выбросило на булыжный откос круглый темный предмет, и он запрыгал, ска тившись с откоса, по Бронной.

Это была отрезанная голова Берлиоза.

Глава IV ПОГОНЯ

Утихли истерические взвизгивания женщин на Бронной, отсверлили свистки милиции, две машины увезли, оглашая Бронную тоскли вым воем сирен, одна – обезглавленное тело и отрезанную голову в морг, а другая – раненную осколками стекол комсомолку вагоновожатую в больницу. Толпа разошлась, и дворники в белых фартуках метлами торопливо убрали осколки стекол с мостовой и засыпали песком кровавые лужи. Иван же Николаевич как упал на скамейку, не добежав до турникета, так и остался на ней сидеть. Он несколько раз пытался подняться, но ноги его не слушались, с Бездомным слу чилось что-то вроде паралича.

Услыхав первый женский вопль, поэт повернулся к Бронной как раз в тот момент, когда тело Берлиоза мяло колесами, видел, как го лова подскакивала на мостовой, и от этого до того обезумел, что не сколько раз укусил себя до крови за руку. Про сумасшедшего немца он, конечно, забыл и старался понять только одно, как это может быть, что вот только что, только что он говорил с Берлиозом, а че рез минуту голова… голова! Да как же это может быть?! Тошнота взмывала внутри поэта, он бледнел и еще раз куснул руку, отчего ни сколько не стало легче.

Взволнованный народ пробегал мимо поэта по аллее, что-то вос клицая, но Иван Николаевич никаких слов не воспринимал.

Но неожиданно у самой скамьи возле поэта столкнулись две жен щины, и одна из них, востроносая и простоволосая, закричала над самым ухом поэта другой женщине так:

– Аннушка, наша Аннушка! Говорю тебе, ее работа. Взяла в бака лее на Ермолаевском постного масла да бутылку-то об вертушку и разбей! Облила и вертушку, и мостовую, и юбку изгадила! Уж она ругалась, ругалась! А он, бедный, стало быть, поскользнулся да и по ехал на рельсы…