Читать интересную книгу Синева небес - Соно Аяко

3 февраля

Юкико Хата!

Корреспонденцией здесь толком не занимаются. Полный бардак. Поскольку письма просматривают очень долго, то и ответы на мои послания я получаю с большим опозданием. Очевидно, таков здесь стиль работы.

Я здоров. Не знаю, удастся ли выиграть дело, но я изучаю Уголовный кодекс. Ты постоянно упрекаешь меня за то, что я убил этих девушек и ребенка. Но ведь они были такими ничтожествами, что мало даже такой страшной смерти.

Тебе нечего терять, поэтому ты ничего не боишься, вот и я такой же. Тебе все еще сковывает руки твое отношение к Богу и морали. А у меня даже этого тормоза нет, поэтому я абсолютно свободен. Мораль — изжившее себя понятие. Не пригодное даже для литературы. Если кто-то напишет моралистский роман, критика поднимет его на смех.

К тому же, меня никто не любит, а значит, и в этом отношении моя позиция ясна. Если считать, что тебя любят, то начинаешь бояться утратить эту любовь и совершаешь глупости. Мне же все безразлично. Как ты однажды сказала, любовь изменчива, а вот ненависть постоянна… Это так. Я совершенно спокоен, потому что люди всегда будут испытывать ко мне только ненависть.

Только у тебя не хватает ненависти, и это сродни болезни. В тебе же нет этой праведной ненависти ко мне! Тебе недостает убежденности. Попробуй ненавидеть меня сильнее.

Может, ты уже слышала от госпожи Кадзами о том, что я снова тебе солгал? То, что я объявил голодовку в новогоднюю ночь, отказавшись от супа дзони и закуски о-сэти, — ложь. Я вылизал чашку с супом досуха. Все подмел до последней капли — съел даже бобовую кожуру. У меня отменный аппетит.

Почему же я солгал? Особых причин на то нет. Я всегда делаю что-то без особых причин. Вот и людей тоже убивал без особых на то причин.

Однако ведь так поступаю не только я. В мире полно людей, которые совершают дурные поступки без особых причин. Это похоже на легкую влюбленность, когда маешься от безделья и не знаешь, куда себя деть. Люди очень подвержены такому состоянию.

В отношении тебя я испытываю более глубокие чувства, но насколько они глубже, значительнее, я не знаю. Это такие относительно глубокие чувства.

В тюрьме мало тем для разговоров. Писать хочется о каких-то унылых вещах. Здесь можно говорить лишь о душе, больше не о чем. Тут не поговоришь о красотках, не посоветуешься, куда пойти пообедать. Я совершенно опустился. Впрочем, я и раньше не отличался чистотой души, она была пустой и приятно-легкой, и я тратил жизнь только на секс. За весь год я ни разу так и не вспомнил о душе. И в школе нам про это не рассказывали.

Ты однажды сказала, что скука — замечательное состояние. Помнишь? Я даже тогда подумал: «Вот глупость!» Но сейчас мне иногда вспоминаются те слова. Это тоже, наверное, от скуки.

Будь здорова.

15 февраля

Господин Фудзио Уно!

С одной стороны, меня опечалили, а с другой — порадовали Ваши слова о том, что Ваше настроение резко улучшилось, когда Вы осознали, что Вы не в силах изменить ход событий. Пускай на один лишь день.

Опечалило меня то, что Вы не способны правильно оценить реальность. Вероятно, для человека это не самое лучшее состояние. Однако правильное восприятие действительности чревато неприятными моментами. Поэтому я и сама, бывает, радуюсь сегодняшнему дню, каждому конкретному мгновению. И если Вы сочтете, пускай ошибочно, что Ваш день прошел удачно, я, со своей стороны, охотно соглашусь с этим.

Вы думаете, что из Вас вышел бы неплохой автор детективных романов, поскольку Вы хорошо знаете свои собственные преступления? Но Вы ведь убили всего несколько человек. Если Вы всерьез хотите стать детективщиком, Вам нужно убить сотни людей. Ведь выдумывать что-то, наверное, неплодотворно? Не говоря уже о том, что на убийствах без особых причин в художественном произведении не выстроить сюжет о серийном убийце! Вы очень скоро исчерпаете ваши возможности.

Меня нельзя назвать чрезвычайно нравственным человеком. Просто я считаю, что люди, которые говорят, будто нравственность вышла из обихода, либо судят поверхностно, либо лицемерят. То, над чем ломали головы и будут размышлять люди, может быть как старым, так и новым, интересным и скучным. Из разнообразия тем каждый волен выбрать то, что ему по душе.

Любые ситуации можно рассматривать и оценивать в плане морали. Но я стараюсь избегать всего громкого и кричащего. Меня влечет тайна, недосказанность — от них я успокаиваюсь душой. Если и нравственность считать загадкой, тайной, то она ни в коем случае не должна подавлять человека, не должна господствовать над ним. Нравственность не является мерилом общества, она своя у каждого отдельного человека. Я не хочу ни с кем делиться своей нравственностью. Она похожа на чистый холст, которого еще не коснулась кисть художника, на пустую комнату, в которой разносятся звуки музыки и звучат голоса природы, на лакмусовую бумажку, еще не подвергшуюся воздействию раствора. Следовательно, каждому дозволено поступать так, как ему хочется.

Подумайте, пожалуйста, о завтрашнем дне.

Это относится не только к Вам. Время имеет предел для каждого из нас. Но Вы, возможно, намерены до конца притворяться и лгать.

Однако, раз Вы сделали выбор, то я не стану Вам возражать, хотя все же считаю такую трату времени расточительством. Пожалуйста, постарайтесь максимально использовать отпущенное Вам время.

Мы должны постоянно представлять себя стариками. Даже девятнадцатилетние. Сейчас странное время, когда все стремятся быть моложе. В молодости нет ничего привлекательного. Только старик, живущий с мыслью, что это его последний день, способен остро почувствовать радость и счастье жизни.

Я слышала, что Ваша мать выписалась из больницы. Мне думается, что это хорошо в любом случае. Если человек здоров, у него есть силы крепко стоять на ногах. Я посылаю Вам в письме цветок нарцисса; от него исходит чудный аромат.

19 марта

Госпожа Юкико Хата!

Сегодня идет дождь. Я всегда ненавидел дождь. Ты же когда-то сказала, что очень любишь его. Ты полюбила дождь, работая в саду. По-моему, я правильно запомнил твои слова.

В твоем письме не оказалось никакого нарцисса. Его наверняка выбросили те придурки, что читают мои послания. Я просто уверен в этом. У них голова забита правилами. Они, наверное, решили примерно так: письма получать дозволено, а вот насчет засушенных цветов указаний нет. Можно передавать книги, можно хлеб, можно журналы. А вот цветы в этот список не входят. Эти подонки любят наказывать заключенных. К тому же, они, наверное, вообразили, что это какая-нибудь хитро замаскированная отрава.

Однако все их усилия были напрасными: в том месте, где к листу приклеился цветок, бумага источала легкий приятный аромат. Он сохранился только короткое мгновение. У меня возникло ощущение, будто аромат испарился, едва я его вдохнул.

У меня даже голова закружилась. Это правда. В запахе словно растворен неведомый мне наркотик.

В последнее время мне часто приходит мысль: «Это в последний раз…» Даже когда я смотрю из окна машины, везущей меня на заседание суда, на мелькающий пейзаж, мне думается: «Я вижу это в последний раз…»

Такое со мной впервые. У меня странное настроение. Когда я думаю: «Это в последний раз…» — то малейший пустяк начинает терзать мое сердце.

Как прекрасна была в этом году цветущая магнолия!

На самом деле, раньше я не знал имени этих цветов, не обращал на них внимания. Я решил спросить, что это за цветы, у охранника. Оказалось, что это — магнолия.

Магнолия похожа на птичку, превратившуюся в цветок. Я после смерти превращусь в большое дерево на вершине холма, а птицы после смерти становятся цветами магнолии.

Мне кажется удивительной одна вещь. Те люди, к смерти которых я был причастен, не вызывают у меня сожаления даже после долгих раздумий об их судьбе. Я говорю искренне. Почему люди думают, что я поступил плохо? Объясни мне.

Я не буду протестовать, если ты призовешь меня возносить молитвы за этих женщин и мальчишку или читать сутры. Однако я не считаю их за людей. С Томоко Симадой вышел прискорбный случай. Я думал, что, оставшись нагишом, она побежит к людям просить о помощи. Я не предполагал, что она сорвется с обрыва. Не собирался убивать и Рэйко Сугу, я просто вышвырнул ее из машины, как скомканную бумажку. Она была омерзительно грубой.

Остальные были просто самками, а не женщинами. Они понятия не имели о целомудрии. Только похоть и жадность. Они предстали копиями меня. Объясни, как можно их оплакивать? И этот школьник был точно таким же. Его родители, конечно, кажутся приятными людьми, но он выглядел крайне отвратительным нахалом. Когда я думаю, что он мог стать чиновником и сделать карьеру, у меня мурашки бегут по коже.