Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

– Молодой человек, разрешите! Давайте поменяемся… Алька?!

Черно-вишневые глаза раскрылись в радостном изумлении.

– Жанна? Ну, тебя не узнать…

– Зато я тебя сразу узнала. Ой, Алька, ты совсем не изменился. Где ты, что ты, как? Ты на работу? Кого из ребят видишь? Ой, мне же сейчас выходить! Ну пропустите же меня! Алька, куда тебе позвонить? Да говори так, я запомню. Ой-ой, подержите дверь!

Трамвай уже трогался, она соскочила по-женски, спиной против хода, едва не упала… Ну, Жанна!

На четвертом курсе они проводили время в одной компании. Жанна встречалась с Коляшей, его дружком, пятикурсником из транспортного института. Заблоцкий в это время как раз познакомился с Мариной, у них и тогда уже случались трения, и Жанна даже брала на себя роль посредника и мирила их, чтоб не ломать компании.

Потом Коляша уехал по распределению, и все распалось, вокруг оказались новые люди, а Жанна исчезла с горизонта. Она, помнится, имела какое-то отношение к музыке, а он на концерты ходил редко. Надо же – встретились через столько лет. Пообщаемся как-нибудь, вспомним золотое времечко. Авось позвонит когда-нибудь.

Позвонила Жанна в тот же день, после обеда, чего Заблоцкий никак не мог предположить. Долго его разыгрывала, предлагая угадать, кто с ним говорит. Он решил, что это кто-нибудь из Розиных девиц, потеряв терпение, сказал: «Знаете, я не гадалка», – и хотел уже бросить трубку. Тут Жанна и назвала себя.

На Заблоцкого уже поглядывали, и он сказал:

– Кончай эти розыгрыши. Телефон-то служебный.

– Не сердись, больше не буду. Я не знала, что у вас с этим строго.

– Строго не строго, но все-таки…

Заблоцкий умолк, ожидая, что скажет Жанна.

Трепаться по телефону он не любил, тем более в присутствии посторонних. Жанна тоже молчала, потом сказала:

– Это я так… Проверяю, правильно ли запомнила твой номер.

– Откуда ты звонишь?

– С работы.

– Дома есть телефон?

– Нету. А у тебя?

– Ни дома, ни телефона, – усмехнулся в трубку Заблоцкий.

– Как это? – Пауза. Жанна, кажется, что-то поняла. – Неужели? Кто бы мог подумать?.. И ты тоже?

– Ладно, это не телефонный разговор. Дай-ка мне свой номер.

– Пожалуйста. Запиши. – Она назвала номер телефона. – Звони во второй половине дня, лучше между тремя и четырьмя. До которого часу ты работаешь?

– Вообще-то до половины шестого, но я всегда допоздна сижу.

– Наукой занимаешься? Ты у нас всегда умненький был.

«Откуда она знает про науку? Я же ей не говорил, где работаю. И почему: «И ты тоже?». Кто еще?»

– Извини, но мы тут мешаем людям…

– Все, все, Алик. До свидания. Звони!

Частые гудки.

Коньков уже вторую неделю находился в командировке, а Заблоцкому вдруг приспичило нанести результаты замеров, сколько сделано, на диаграммы и поглядеть, что получается. С Генриеттой Викентьевной, маленькой, сухонькой, с мелкими чертами лица и седыми букольками, он был знаком шапочно, а после соглашения с Коньковым она при встречах смущалась и торопливо семенила вдоль стены, повторяя все ее выступы и ниши. Однако ждать возвращения Конькова Заблоцкий не стал, решил нарушить конспирацию и выйти прямо на Генриетту Викентьевну.

Комната петрографов находилась на третьем этаже, и здесь, как в большинстве комнат филиала, царил свой особенный запах и свои законы.

В помещении стояло шесть письменных столов, за которыми работало шесть женщин от сорока и более.

Им ежечасно приходилось иметь дело с иммерсионными жидкостями, кто-то из них был подвержен простуде и боялся сквозняков, поэтому форточку открывали редко, и в комнате сложно пахло духами, подмышками и скипидаром.

Все эти почтенные дамы были кормилицами семей, обеденный перерыв посвящался беготне по магазинам и стоянию в очередях, сами же обедали наспех и большей частью всухомятку. Стол у каждой был заставлен микроскопом, коробками со шлифами, иммерсионными жидкостями и прочим, поэтому обедали на стульях. У каждой, как у староверов, была своя чашка, своя ложка, а вот ножа не было ни у кого, хотя его постоянно собирались купить вскладчину, поэтому хлеб приходилось ломать или отщипывать, а колбасу резать ножницами.

Заблоцкий заглянул сюда в самом конце обеденного перерыва, когда по его расчетам все уже были на местах. Так оно и оказалось. Дамы покончили с трапезой и занимались своими делами: одна губы подкрашивала, другая сметала крошки с обеденного стула, третья шелестела бумагой, упаковывая припасы.

Генриетта Викентьевна, развернув на коленях сверток, разглядывала какое-то цветастое одеяние. Увидев Заблоцкого, она смешалась, скомкала сверток и сунула его в стол. Заблоцкий приветливо поздоровался, спросил, понизив голос:

– Как наши дела? Продвигаются?

– Тс-с-с! – Генриетта Викентьевна округлила глаза, поднесла к губам палец.

– Полно, Генриетта Викентьевна, это теперь уже секрет Полишинеля.

Она с таинственным видом достала из письменного стола тоненький скоросшиватель и кивнула Заблоцкому на дверь. Он вышел в коридор, она – следом.

– Вот ваша работа. Здесь двести сорок замеров. Недели через две будет остальное. Очень толстые шлифы, трудно подобрать хорошие зерна.

– Спасибо, Генриетта Викентьевна, наука вас не забудет.

Она подняла на Заблоцкого робкие близорукие глаза и, ничего не ответив, ушла.

Часа в три вдруг отключили электроэнергию, и сотрудники, имевшие дело с микроскопами и электроприборами, оказались безработными. Заблоцкий в своем закутке листал тетрадку с замерами и слушал Эмму Анатольевну.

– …ее больше всего задевает, прямо за живое берет, когда я ее на «ты» называю. Будто ей можно, а мне нельзя. Кричит: «У меня диплом с отличием, а ты мне тыкаешь». Ишь, цаца. Плевать мне на твой диплом, говорю, все равно ты борщ так же, как я, варишь. Она прямо из себя выходит. А муж уводит ее за плечи: «Оля, будь умней!» Кшмар!

Разговор шел о некоей Ольге Петровне, инженере угольного отдела, соседке Эммы Анатольевны по квартире.

– Она разве готовит? – спросила Валя. – Я думала, она семью на беляшах держит. Каждый день полную сетку тащит…

– Готовит… Глаза б мои не видели, как она готовит.

– Бабы, ну, бабы, – не утерпела Зоя Ивановна. – Как у вас языки не поотсохнут…

Тут в дверь просунулась голова Михалеева.

– Не работаешь? Пошли покурим.

После новогодней вечеринки Михалеев проникся к Заблоцкому еще большей симпатией, признался, что тот и жене понравился, и соседям, и даже девочкам, и все зазывал в гости.

Вид у Михалеева был такой, будто он только что выпил чарку.

– Ходил обедать, нет? Э-э, парень. А я насилу с улицы ушел. Весной запахло! Первый раз в этом году. Не могу я, Лешка, чумной делаюсь…

Михалееву просто необходимо было излить душу, страдающую душу северянина, волею судеб заброшенного в теплые края. Он взял Заблоцкого за руку:

– Слушай, пойдем посидим где-нибудь… Все равно электричества нет, я как раз на светостоле копировал. Вынужденный простой по вине предприятия, нам никто слова не скажет. Ну?

– Да нет, знаешь…- Заблоцкий высвободил руку. – Отпрашиваться надо, да и вообще… В другой раз как-нибудь.

– Чего там в другой раз! Пошли! У меня принцип: хочешь выпить – выпей. Организму нельзя отказывать, это вредно влияет. Давай одевайся иди.

– Не могу я, Петрович, не искушай. Срочная работа.

– На самом деле не можешь? Ну, ладно… Один пойду. Но ты хоть до угла проводи.

На улице было прохладно, в тени ниже нуля, солнце из-за пелены облаков светило неярко, почти не грело, и все же что-то неуловимое, терпкое витало в воздухе, и перебить это не могли даже выхлопные газы автомашин.

Михалеев вздохнул от избытка чувств:

– Э-эх, еще одну весну господь бог жалует… А у нас вчера в соседнем подъезде старичок помер. Всю зиму болел, «скорая» к нему чуть ли не каждый день приезжала, а весны вот не пережил. Больные всегда весной помирают. Не выдерживают обновления в природе… Ты как весной – ничего? Не болеешь?

– Спать хочу, вялость.

– У меня тоже так было, а потом ничего, перерос. Говорят, весной любовное томление испытывают, а я – ни сном, ни духом. У меня свое томление. Я, Леша, сколько лет на Севере проработал, ни одной весны дома не провел. Всегда заброской занимался, устройством полевых баз… После войны сразу, я тогда совсем еще пацаном был, на оленях все перевозили, вьюками, караваны водили по сто, по двести голов. Потом самолетики в геологии появились; такое, помню, облегчение испытали. В полевой геологии транспортировка всегда была узким местом. А сейчас что не жить – вездеходы, вертолеты. Э-эх, с ружьишком бы по насту куропаток погонять! Черт его знает, как оно устроено: там был, казалось – край света, ссылка, жизнь мимо проходит; здесь – только и радости, что телевизор, да фрукты подешевле. Так зато там я человеком был…

– Наверное, Петрович, дело не в географии, а в нас самих. И весна, опять же, влияет.