— М-да, такая общиплет любого цыпленочка,— пробормотал мистер Эбенезер Гнпп, не без робости взирая на свою экономку.— Общипает начисто, чтобы он ходил голеньким.
— Вы, кажется, что-то сказали? — спросила небрежно мисс Гвендолен. — Нельзя ли членораздельнее! Или вы находите что-либо предосудительное в моем обращении с туземцами?
Мистер Эбенезер вслух произнес:
— Клянусь, если бы в иезуитском ордене Иисуса держали женщин-монахинь, то генералом ордена назначили бы вас, Гвендолен.
На первых порах своей карьеры в Англо-Индийском департаменте мистер Эбенезер Гипп был прямо связан с Иезуитским католическим университетом в Бейруте. Основанное в 1898 году, это христианское учебное заведение заняло поистине выдающееся место в системе образования мусульманского юношества на Ближнем Востоке и снискало даже признание реакционнейших альазхарских шейхов в Каире. Просвещая мусульманскую молодежь, давая ей научные знания, преподаватели университета — иезуиты — проявляли полную терпимость к исламу и его догмам.
Помолчав, мистер Эбенезер как бы невзначай заметил:
— Наш Сахиб Джелял был бы дисциплинированным офицером у такого очаровательного генерала...
— Ваши остроты по обыкновению плоски, Эбенезер.
— Нет, почему же... никак не могу выкинуть из головы одно воспоминание. Когда я преподавал в Бейрутском университете, на лекциях в аудиториях и в библиотеке я видел, мне кажется, нашего раджу, или Сахиба, или во всяком случае его близнеца. Вот ассирийской бороды тогда у него не было. Черт бы его побрал, побрить бы Сахиба Джеляла и поглядеть. Освежить, так сказать, в памяти.
К его удивлению, тень скользнула по белому лбу мисс Гвеидолен.
— Вот это новость! — задумчиво проговорила она.— Это мирит меня с вашими дубовыми шуточками. Нам известно, что Сахиб Джелял не Сахиб Джелял. На самом деле он Мирза Джалал Файзов, по происхождению из Самарканда. Знаем мы, что он был визирем бухарского эмира и разошелся с ним во взглядах. Знаем, наконец, что он производит с советской коммерческой фирмой «Востгосторг» крупные торговые операции и имеет возможность как персидский подданный свободно ездить в Советский Туркестан. Но вот о похождениях его в Бейруте слышу впервые, а это небезынтересно.
И она приказала:
— Запросите телеграфно Лондон. Пусть завтра же сообщат все, что известно о мистере... радже Сахибе.
БАДМА
Тигр бережет свою шкуру, человек — имя.
Тибетская пословица
Со времени возвращения доктора Бадмы в Пешавер Пир Карам-шах воспылал к нему дружескими чувствами. В час солнечного заката он приезжал с эскортом сво-их гурков в дом Исмаила Диванбеги играть с тибетцем в шахматы. Индийские «шатрандж» мало походят и фигурами и своеобразными правилами на европейские шахматы, и партия затягивалась на несколько дней. Пир Карам-шах играл не слишком искусно, но не расстраивался, а скорее радовался, когда противник объявлял ему «шах и мат». Казалось, Пир Карам-шаху доставляло удовольствие видеть на равнодушном неподвижном лице «сына Азии», как он называл Бадму, признаки оживления, ибо доктор неизменно выигрывал и каждый свой выигрыш сопровождал неразборчивым возгласом торжества.
— По-тибетски это значит «извините!»,— пояснял Бадма.— У нас в Тибете правила вежливости превыше всего, и подобает любезностью смягчать даже самые малые неприятности, которые мы доставляем своим друзьям.
Но Пир Карам-шах не обижался и невозмутимо проигрывал.
— А он умеет играть,— сказал Сахиб Джелял на следующее утро после одного из таких сражений на шахматной доске. Бадма согласился:
— И я так думаю.
Теперь пришло время недоумевать Сахибу Джелялу.
— Зачем же он проигрывает? Азартного человека при проигрыше обуревает сильное волнение, а он улыбается. Почему?
— Плохо. Надо понять, что он думает. Подозрения возникли? Или он хочет использовать меня, вас? Войти в доверие?
— Смотрите, он приехал...
— И в неположенное время...
Сахиб Джелял и Бадма завтракали за дастархаиом вдвоем. Пир Карам-шах шел по террасе своей энергичной походкой и приветствовал их по-восточному, прижимая руку к сердцу. Он не пожелал завтракать и заявил, что охотно сыграет партию в «шатрандж». Но, расставляя фигуры, заговорил о другом:
— Да, тут пудинг, в котором разные сорта мяса и рыбы перемешаны так, что потеряли естественный вкус.
— Пудинг, — удивился Бадма.— Вы о шахматах, сэр?
— Нет. Пудинг! Политический пудинг, в который напичкали и бухарского эми-ра, и Ибрагнмбека, и Бачаи Сакао, и генерала Гуро, и бухарскую принцессу. Всегда вы, азиаты, в состоянии хаоса. Хаос всегда был и есть нормальное состояние Азии. А распробовать вкус пирога еще предстоит. Не хотите ли за компанию?..
Не без иронии, не вставая с места, Пир Карам-шах поклонился Сахиб Джелялу и доктору Бадме. Во взгляде его было что-то исступленное, противоречившее сдержанной неподвижности лица-маски. Но Сахиб Джелял и доктор могли поспорить с ним выдержкой. По их лицам ничего нельзя было прочитать.
— Иду на откровенность! — Вождь вождей сказал это таким тоном, словно выкрикнул: «Берегитесь!» — Я вас не знаю. Мне известно о вас только то, что вы соблаговолили до сих пор сказать о себе.
— Вы, — он снова резко склонил голову перед Сахибом Джелялом,— паломником странствуете по Востоку. Для вас не существует границ. Вас не трогают большевики-чекисты. И это, согласитесь, поражает...— Он остановился и поджал губы, видимо, ожидая протеста, возмущения, но Сахиб Джелял ограничился тем, что налил из чайника чаю и, пощелкивая ногтем по краешку пиалы, протянул её ему. Отхлебнув, Пир Карам-шах продолжал:— Я доверяю вам. Иначе я не пил бы из пиалы, протянутой вами, истым азиатом... выплывшим из тьмы. О вас, клянусь, я ничего не знаю, кроме того, что вы купец, что вы из Самарканда, что вы поддерживаете эмира, что вы... Но я знаю одно, что и вы, господин Сахиб Джелял, и вы, господин Бадма, не те, за кого вы себя выдаете.
Бадма чуть заметно пожал плечами. Сахиб Джелял пристально смотрел на Пир Карам-шаха и иронически кривил губы. В их лицах не произошло ни малейших изменений, которые говорили бы о волнении. А ведь разговор происходит в Пешавере, этом «наиболее британском из британских оплотов в Азии». Здесь, в Пешавере, английской военной базе, всё служило англичанам. Очевидно, Пир Карам-шах пошел на «откровенность» потому, что чувствовал себя здесь хозяином.