от всего сердца. За что – он знает.
– Рагнару?
– Да, – сказал Калокир и пошёл к кострам. Они весело горели в песчаных дюнах и на краю цветущей степи, направляя к звёздам серые столбы дыма. Воины жгли в них сухой тростник и крышки последних бочек с вином, которые завалялись в трюмах кораблей викингов. Кони ели сочный ковыль и клевер. Князь Святослав произносил тост за успех похода. Его решительный, звонкий голос слышали все. Под крики восторга Калокир выпил, а затем лёг около костра и сразу уснул, вызвав изумление у Гийома, Лидула и самого Святослава, сидевших возле него. Видеть Иоанна спящим среди пирующих было странно. Но пир продолжился. Спустя час галера с юным хронографом на борту тихо снялась с якоря и ушла в июньскую ночь, сгустившуюся над морем. Ещё через два часа все у костров спали, кроме дозорных.
На заре викинги погрузились в свои ладьи и подняли паруса. Но попутный ветер был слишком слабым, и скандинавы взялись за вёсла. Им надлежало двигаться по морю в юго-западном направлении. Двадцать тысяч конных дружинников поскакали по дюнам к западу. На закате солнца они увидели голубую ленту Днестра, которая извивалась среди ковыльных равнин. Синь моря, вбиравшая в себя реку, казалась твёрдой, как зеркало – до того она была неподвижна.
– И где же угры твои? – спросил Калокир у князя, когда отряд подъехал к речному берегу.
– Угры будут, – пообещал Святослав, и, спешиваясь, прибавил, – ночуем здесь!
Красное вечернее солнышко, опускавшееся за степь, в безоблачной синеве казалось сафьяновым. Не разнуздывая коней, дружинники напоили их, спутали им ноги и отпустили пастись. Нарубив прибрежного сухостоя, стали палить костры. Лучники отправились в камыши, откуда взлетело множество уток. Тысячи стрел просвистели в воздухе, и примерно столько же птиц шлёпнулось о воду и землю, окрашивая их кровью. Князь, Калокир и тысяцкие устроились на бугре у берега, под ветвями тысячелетнего дуба. Пользуясь тем, что солнце ещё не спряталось, Святослав попросил Иоанна нарисовать Болгарию. Калокир взял прутик и начертил на песке большой полукруг. Затем он пририсовал к полукругу длинный, извилистый хвост и дал пояснение:
– Это Понт и Дунай, который в него впадает.
Изобразил над самым Дунаем два небольших кружочка, один – близ устья, другой – выше по течению.
– Это что? – поинтересовался Лидул, грызя сухари – уток ещё только насаживали на вертелы.
– Переяславец и Силистрия. Это два самых больших города на Дунае. Болгары, кажется, называют Силистрию Доростолом.
Ответив так, Калокир переместил прутик к югу от берегов Дуная и прочертил им в песке у корневищ дуба третий кружочек, заметно больше двух первых.
– Это Преслав. Он – возле Балканских гор. А за ними – Фракия.
– Есть ли в ней богатые города? – спросил Куденей.
– Конечно. К примеру, Адрианополь. Это столица Фракии. От него – сто шестьдесят вёрст до Константинополя. К северу от Адрианополя – Филиппополь. Его основал Филипп, отец Александра. А между ними…
– Нам ещё рановато думать о Фракии, – перебил сидевший на корне дерева Святослав, стерев каблуком кружочек возле Балканских гор, – сколько городов стоит на Дунае близ его устья, кроме вот этих двух?
– Почти сто, – ответил за Калокира Сфенкал, который перед началом похода запасся сведениями о всех позициях и ресурсах врага, – но патрикий прав, внимания стоят лишь Переяславец и Силистрия. Главным образом, Переяславец. Это очень сильная крепость.
– А почему мы не говорим о Преславе? – вновь подал голос Лидул. Святослав ответил:
– Мне сейчас нужен Дунай. Преслав очень далеко от него.
– Да какая разница? Ведь Преслав – столица Болгарии! Неужели мы не возьмём столицу?
– Лидул, уймись, – попросил Гийом, – или, если хочешь, бери столицу один. Тебе одному достанется вся добыча. Её там, правда, немного. Дунай несёт на себе золотые слитки, Преслав же – город так себе, небогатый.
Эти слова произвели действие на Лидула. Он успокоился и опять стал грызть сухари, усевшись у ствола дерева поудобнее. Святослав взглянул на Свенельда.
– А ты что скажешь?
– С болгарами до зимы управимся, – заявил старый воевода, – меня тревожит другое.
– Что же?
Прищурив глаза на степь в малиновых лучах солнца, которое уже начало оседать за западную Европу, Свенельд ответил:
– Странно, что угров нет. Это очень странно.
– Да что здесь такого странного? Угры просто не подоспели ещё. Подождём до завтра.
– Я не советую тебе ждать их, конунг. Они чего-то боятся. Поэтому их и нет. Надо нам идти на Дунай.
– Но я-то ведь не боюсь, – резонно заметил князь, – и я хочу знать, чего испугались угры. Лидул, бери двух ребят и скачи на север!
Лидул от негодования подавился крошками сухаря. Кое-как откашлявшись, он вскричал:
– Мне скакать на север? Зачем ещё?
– На разведку. А мы через два часа потихоньку двинемся следом.
– Отправь в разведку Рагдая, князь, – не упустил случая Калокир удружить Лидулу, с которым он часто ссорился, – ведь Рагдай мечтает стать сотником. Он сметлив и отважен. Дай же ему как-нибудь себя проявить!
– Это очень верная мысль, – одобрил Лидул.
Стемнело. На небе вспыхнули звёзды. Сев на коней, Рагдай и ещё два отрока не спеша направились вдоль реки с отлогими берегами в таинственную и страшную глубину степей. Старшим Святослав назначил Рагдая. Его попутчиками были стрелок Малёк, который ещё зимой перешёл от Всеслава к князю, и рыжий дурак Талут – семнадцатилетний, щуплый, но ловкий. Его все очень любили за незлопамятный и весёлый нрав.
Три всадника двигались по ночной равнине то мелкой рысью, то шагом, болтая о чём придётся. Но если Рагдай с Талутом были всецело поглощены беседой, то быстрый и проницательный взгляд Малька деловито рыскал по степным далям, не упуская в тумане даже и тени мыши на расстоянии ста шагов. О себе Малёк сообщил, что он – новгородец, сын кузнеца, с пятнадцати лет служил у Всеслава и с ним объездил полсотни стран. Талут был гораздо более многословен. Он рассказал о своей деревне, затерянной в лесных чащах где-то между Ростовом и Муромом, о каком-то озере, полном тайн и русалок, две из которых в него, Талута, влюбились, и о своём поединке с оборотнем, влюблённым в одну из них. Рагдаю наскучило его слушать. Малёк же, неплохо знавший Талута, слушал лишь шорохи, доносившиеся из зарослей ковыля, колеблемых ветерком. Уже во второй половине ночи разведчики сочли нужным сделать привал до рассвета. Остановив коней возле большой заводи, они спешились и легли под ветки плакучих ив. Рагдай и Талут мгновенно уснули. Малёк себе такой роскоши не позволил. Долго он любовался сквозь ветки звёздами, а потом уселся, обняв коленки, и стал глядеть на туман, спеленавший реку. Туман был непроницаем. В предутренней тишине становилось зябко. Она порой нарушалась лишь плеском рыб, нудной лягушачьей беседой в дебрях осоки и камыша, да криками ночной птицы. Когда