— Я знаю, почему вы здесь собрались, — заговорил он ровно, намеренно не пытаясь перекрыть голос толпы, и толпа притихла, чтобы расслышать. — Знаю, чего вы ждете. Знаю, что город ждет порядка и жаждет покоя. И я хотел бы сказать вам, что ответы на все ваши вопросы будут даны вскоре, а мир и покой восстановлен немедленно; но увы. Не смогу. Тот, кто должен был решить все столь внезапно возникшие проблемы, обер-инквизитор Гюнтер Нойердорф, сегодня скончался от сердечного приступа.
На мгновение тихий ропот вокруг стал полной тишиной — всего на одно краткое мгновение — и толпа заговорила снова, десятки голосов слились в один, громкий, растерянно-возмущенный, недобрый, все более ожесточенный с каждым мигом. Нессель рядом затаила дыхание, плотно сжав губы и пытаясь делать, что сказано — не смотреть в эти глаза и не опускать взгляда, не пятиться, не показать даже одним неловким движением, как ей сейчас страшно и какая буря бушует в ее душе…
Когда из толпы донеслось панически-злобное «Безвластье!», Курт сделал два коротких решительных шага вперед, остановившись на самом краю каменного крыльца, и сухо бросил, лишь теперь чуть повысив голос:
— Что сказал?
Тишина не вернулась, но голоса чуть стихли — люди заозирались, пытаясь понять, кто же обронил что-то такое, что вызвало столь нескрываемое недовольство инквизитора, и по этим лицам было явственно видно, что горожане, каждый сам для себя и все вместе, спешно решают, стоит ли поддержать одного из них или, напротив, заткнуть, задавить его, смять…
— Безвластье, стало быть? — повторил Курт по-прежнему ровно, все так же глядя сразу на всех и ни на кого, и, не дав собравшимся времени придумать хотя бы подобие ответа, коротко, чеканно вопросил: — Кто здесь власть?
— Мы! — выкрикнуло несколько глоток, и толпа одобрительно загудела, все уверенней и громче с каждым мигом; он кивнул:
— Да, это ваш город. А кто стоит на страже этой власти? Кто на страже вашего покоя? Кто хранит мир в Бамберге?
Ответа, столь же краткого и ясного, на сей раз не нашлось — горожане заговорили вразнобой и одновременно, кто-то что-то выкрикнул, но его заглушили стоящие рядом, кто-то с кем-то заспорил, вновь все нарастающий шум почти перешел в гвалт, и Курт коротко выговорил, снова повысив голос:
— Я.
Толпа чуть притихла в явной растерянности, еще не решив, как реагировать на столь неприкрытое и наглое самозванство, и он продолжил, вновь не дав горожанам лишнего мгновения на то, чтобы собраться с мыслями:
— Я и такие, как я. Дело магистрата — сохранять вещный мир вокруг вас, дело Официума, дело мое и моих собратьев — оберегать вас от опасностей, которые преодолеть больше никому не под силу. Гюнтер Нойердорф и Кристиан Хальс уже не смогут этого сделать, но Официум не осыпался руинами, а Конгрегация не исчезла в небытии. Она здесь; я здесь. Вы хотите знать, что произошло этим утром, кто в ответе за все, когда воцарится прежний покой в городе? Вы это вскоре узнаете, если не станете мешать мне исполнять мою работу, если и без того напуганных ваших соседей, друзей, родичей не станете пугать еще более, повсюду сея панику и злобу.
— Мы уже всё знаем! — выкрикнул чей-то звонкий молодой голос из самого центра толпы. — Эта малолетняя ведьма убила добрых христиан, а вы бросили в темницу выживших, словно они преступники! Покой в городе наступит тогда, когда прекратится произвол, и невиновные будут освобождены!
— Согласен, — кивнул Курт, и зародившиеся, было, возгласы одобрения затухли, не успев разгореться. — Невиновные не должны страдать. А преступники — не должны уйти от кары. И кто вам сказал, что невиновного и преступника вы распознали верно? Кто сказал, что бывшее на мосту у ратуши — не кара, а малефиция? Что, если вы ошиблись, что тогда будет? Если сейчас я раскрою двери темницы и выпущу оттуда тех, кто пребывает там — вы уверены, что на свет Божий выйдут невиновные? Точно уверены? Это же ваши соседи; вы не боитесь жить потом рядом с ними, не боитесь того, что правосудие, которое вы не позволите мне свершить, Господь снова решит содеять лично, Своими руками, и вам перепадет тоже — просто потому, что вы окажетесь рядом, да и потому, что приложите руку к освобождению злотворцев? Готовы сейчас поручиться за их невиновность, рискуя тем, что однажды и ваш дом, стоящий по соседству с одним из них, зацепит на сей раз не кипящий поток, а, скажем, дождь из огня и серы? Свою жизнь, жизнь своих детей, жен, отцов — готовы поставить на кон?
— Да! — выкрикнул одинокий голос все оттуда же, из центра толпы, и растворился в воздухе, не поддержанный никем; Курт кивнул, продолжив по-прежнему ровно:
— Вы же сами разрушаете остатки вашего мира, когда я пытаюсь сохранить хотя бы их, чтобы возвратить покой и порядок всецело. Где ваши жены? Мужья? Дочери? Родители? Сидят по домам, в то время как вы здесь? Сидят и воображают себе всевозможные опасности, раздувая те, что есть, и измышляя те, коих нет и не будет; а вы, вместо того, чтобы успокоить их, тратите мое время и свои силы на то, чтобы лишь подпитать их страх. Если дело покажет, что ваши соседи невиновны — я сам выведу их из тюремных камер, каждого, лично. Вы меня знаете, вы обо мне слышали, и найдите хоть одного человека во всей Империи, кто видел бы меня ошибившимся или злонамеренно утаившим истинную суть дела. Есть такие? Кто-то хотя бы слышал о подобном?.. Дайте мне работать, — подытожил Курт, вновь не дав никому ответить. — Что бы там ни было — покой в ваш город я верну.
В ропотной тишине он взял бледную Нессель за руку, молча спустился с крыльца и направился прямо в толпу, обронив коротко и негромко:
— Расступись.
Горожане и впрямь раздались, дав им пройти; Курт пересек толпу, не оглядываясь и не смотря вокруг, свернул на ближайшую улицу, все так же молча и не оборачиваясь миновал два дома и повернул снова, лишь тогда бросив быстрый взгляд за спину.
— Сейчас они осознают, что ты все это время говорил то, что они уже не раз слышали, и их не убедил, — тихо и напряженно произнесла Нессель; он кивнул, вновь зашагав вперед:
— Да. Но к тому времени нас там уже не будет.
— Как ты это делаешь? — все так же негромко спросила она, пытаясь не отставать и явно преодолевая желание оборачиваться через каждые два шага. — Ты говоришь… Говоришь то, что говорят другие, или то, что и так известно, говоришь какие-то… заурядные вещи, а тебя слушаешь — и веришь тебе. Потом отпускает, и понимаешь, что это было какое-то наваждение, но пока ты говоришь — тебе хочется верить и доверять.
— Нас так учили, — отозвался Курт просто; она качнула головой:
— Нет, это другое. Может, у тебя есть дар внушения…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});