«Я никогда не забуду характерного выражения, которое сорвалось с уст Распутина: “иногда приходится царя и царицу упрашивать целый год, пока допросишься у них чего-нибудь”»[1430].
Кстати, во время войны он долго не мог добиться разрешения на то, чтобы устроить собственного сына-новобранца Дмитрия в место побезопаснее. В конце концов распутинского отпрыска определили в санитарный поезд императрицы, доставлявший раненых в госпитали[1431]. О том, как действительно относился император к советам Распутина, передаваемых через императрицу, хорошо показал С.С. Ольденбург: он приводит целый список различных советов «друга семьи», которыми Николай II просто пренебрег[1432]. К успешным кадровым делам, где имелся прямой интерес «старца», можно отнести лишь назначение Тобольским губернатором Н.А. Ордовского-Танаевского. Распутин хлопотал об этом чиновнике Пермской казенной палаты, у которого часто останавливался проездом в Тобольск, мотивируя просьбу требованием безопасности собственной персоны во время пребывания на родине (ведь именно там произошло покушение на его жизнь в 1914 году). В этом случае ему пошли навстречу[1433].
Что же касается влияния Александры Федоровны на супруга, то и оно, по-видимому, сильно преувеличено. Один из лидеров оппозиции, председатель Государственной думы М.В. Родзянко, уверял, что после отъезда Николая II в ставку всеми делами начала распоряжаться императрица, превратившаяся в своего рода регентшу[1434]. Однако люди приближенные высказывали большие сомнения относительно данного мнения. Например, Министр финансов П.Л. Барк утверждал, что государь «очень редко следовал советам государыни, которые она ему давала в своих письмах в ставку»[1435]. О том же говорил и осведомленный дворцовый комендант В.Н. Воейков[1436]. В конце концов, показателен и эпизод с назначением на должность товарища обер-прокурора Синода князя Н.Д. Жевахова, который являлся креатурой царицы: она в течение года упрашивала супруга произвести это назначение[1437]. Так что на контроль над императором это не очень похоже. А о влиянии Распутина красноречиво говорит еще и такой факт: современные исследователи подсчитали, что в течение войны императрица в своих письмах мужу упомянула имя «старца» 228 раз, тогда как он – всего лишь 8[1438].
Если распутинская тема являлась тараном по разрушению политического режима царской России, то роль организационного инструмента в этом деле выполнили общественные объединения, о которых уже говорилось: Земский и Городской союзы, военно-промышленные комитеты. Бенефис, устроенный им при открытии заседаний Государственной думы 9 февраля 1916 года, – лучшее подтверждение значимости этих общественных организаций для оппозиционного движения; редкое выступление обошлось без дифирамбов. С.И. Шидловский, произносивший речь от Прогрессивного блока, буквально воспевал усилия общественности на ниве помощи фронту; и вклад мог бы быть еще большим, подчеркивал он, если бы не подозрительность правительства к светлым начинаниям здоровых сил. Без них, с удовольствием заключил оратор, власти не в состоянии справиться с грузом накопившихся проблем; нужны незамедлительные изменения в управлении страной[1439]. А.И. Коновалов с думской трибуны оглашал благодарственные телеграммы в адрес военно-промышленных комитетов от начальника штаба российских войск М.В. Алексеева[1440]. М.В. Родзянко расценил деятельность общественных организаций как небывалый подвиг перед страной и т.д.[1441] Выражая общее настроение, председатель Государственной думы подчеркнул, что «думская и общественная критика властей приравнивалась к работе, созидающей победу»[1442]. В заседавшем в те же дни Государственном совете на эти темы высказывались те его члены, которые входили в Прогрессивный блок. Причем выступления были намного острее, чем на предыдущей сессии летом 1915 года. В качестве иллюстрации приведем выдержку из выступления проф. Д.Д. Гримма:
«Правительство, состоящее из лиц, в большинстве своем отрицающих конституционный строй и органически неспособных оценить то огромное значение, которое в настоящий исторический момент имеет сам факт существования народного представительства... Такое правительство никогда и ни при каких условиях ничего, кроме всеобщего недоверия к себе, вызвать не может»[1443].
Следует согласиться с замечанием английского посла Д. Бьюкенена: верхняя палата «заговорила почти языком думы»[1444].
Николай II пытался наладить взаимодействие с Государственной думой, прерванное им в сентябре 1915 года. С этой целью он снял И.Л. Горемыкина с поста Председателя Совета министров и впервые лично посетил нижнюю палату, демонстрируя свою расположенность к совместной работе. Однако выбор преемника Горемыкина не был удачным. Хотя Б.В. Штюрмер слыл мастером компромиссов и, казалось бы, вполне соответствовал требованиям сложной политической обстановки, его кандидатура вызывала у оппозиции стойкое неприятие. Этому способствовал один малоизвестный исследователям случай, который произошел при вступлении Б.В. Штюрмера в должность премьера и сделал невозможными нормальные отношения с московским купечеством. Накануне своего назначения Б.В. Штюрмер приехал в Москву поклониться Иверской чудотворной иконе. Купеческие тузы, воспользовавшись его пребыванием в городе, заявились к будущему премьеру засвидетельствовать почтение. Помимо прочего они попросили его назначить на свободную в тот момент должность Московского губернатора действующего вице-губернатора В.М. Устинова: тот уже около десяти лет служил в Москве и пользовался доверием купечества. Б.В. Штюрмер обещал выполнить эту просьбу. Однако в Петрограде к нему обратилась его давняя знакомая А.С. Сипягина (сестра убитого в 1902 году Министра внутренних дел Д.С. Сипягина) с ходатайством позаботиться о ее зяте Н.А. Татищеве, который, будучи губернатором оккупированной Курляндии, фактически находился не у дел[1445]. Штюрмер и сам давно знал как самого Н.А. Татищева, так и всю его семью: их имения находились рядом[1446]. В результате он решил назначить в Москву проверенного человека, «забыв» о своем обещании купечеству. Реакцию представить не сложно: буржуазия Первопрестольной на Штюрмере как на государственном деятеле «поставила крест»[1447].
Дебют Б.В. Штюрмера, призванного для нормализации отношений с Прогрессивным блоком и общественными объединениями, не сулил ничего хорошего. Начало его работы ознаменовалось усиленным натиском оппозиционных сил на правительство. На съезде Городского союза 12 марта 1916 года его лидер, глава Московской гордумы М.В. Челноков, заявлял:
«Мы верили, что Петербург действительно стал Петроградом, но теперь нам совершенно ясно, что эти господа ничему не научились, говорить с ними не о чем»[1448].
Известный московский буржуа С.Н. Третьяков уверял, что в тесном единении общественных организаций образуются «те ячейки, вокруг которых объединится русское общество»[1449]. Правительственный лагерь также наблюдал сплочение оппозиции – исключительно с целью противостояния властям, для чего:
«ЦВПК, союзы земств и городов образовали нечто вроде параллельного правительства, задачей которого явилось уничтожение государственной мощи России»[1450].
Кстати, к ним планировалось присоединить и еще одно общественное движение. К весне 1916 года относится попытка создать Всероссийский продовольственный комитет. Вдохновителями проекта выступали известные деятели оппозиции князь Д.И. Шаховской и ветеран народнического движения, а ныне пропагандист кооперации Н.В. Чайковский. Они стремились получить влияние на сельскую среду, чтобы взять в свои руки продовольственное дело. Новую структуру предполагалось выстраивать по аналогии с действующими военно-промышленными комитетами. За содействием обращались к Московскому обществу сельского хозяйства, который возглавлял кадет, бывший председатель II Государственной думы Ф.А. Головин. Однако повторить почин буржуазных ВПК не удалось, все ограничилось лишь совещаниями и переговорами[1451].
Хотя сельским комитетам не суждено было пополнить общественный фронт, тот неуклонно разрастался: земский и городской союзы, ВПК превращались в огромные учреждения с самыми разнообразными функциями. Правительственные ведомства, связанные определенными нормами и штатами, с трудом конкурировали с ними. А тогда мало кому было известно, что громадные расходы этих общественных организаций пополнялись не из земских или городских касс, а из казны и к тому же без отчетности, установленной законом для правительственных учреждений. Союзу земств и городов на 1 октября 1916 года из бюджета были выделены огромные суммы – около 560 млн рублей; ВПК получил 170 миллионов[1452]. В начале войны, когда царило единение царя и народа, никто и не представлял, к чему может привести такое бесконтрольное накачивание средствами. Несмотря на столь масштабные поступления, влияние общественных организаций было значительным лишь в элитах, военных и гражданских, а вот в низах деятельность земского и городского союзов ощущалась гораздо слабее. В своем кругу, на одном из кадетских мероприятий, об этом откровенно говорил А.А. Кизветер: за союзами: