рану с розовой кожей и капельками гноя. Взмах ресниц и в глазах пустота, ни печали, ни раны, одна бестолковая синева.
– Серж, нужно спешить.
Он не понимает, зачем. Зачем спешить, куда спешить? Бросить дом? Поместье? Стефанию? Ада выслушивает возражения молча, и Серж теряется, он не привык к молчанию, Ада ведь была веселой, открытой, а теперь? Гражданка Адоева украла чужое лицо и пытается обмануть Сержа.
– Значит, ты хочешь остаться? – Голос тоже чужой, холодный, как первый снег и февральская вода, и злой. – Значит, ты остаешься здесь, в этом доме, с этой женщиной, которая носит имя и титул графини Хованской?
– Да. Ада, я… я не могу бросить, не могу уехать вот так, в никуда.
– Тогда тебя повесят. Или расстреляют. Я еще не решила.
– Повесят? – Серж удивлен, но не испуган, происходящее казалось нереальным, слишком нереальным, чтобы поверить. Это очередной сон, старый, знакомый сон, лишь слегка измененный. А снам нельзя верить.
– Повесят, – подтверждает гражданка Адаева, заправляя рубаху в брюки, – как эксплуататоров и врагов народа. Буржуев, которые пили кровь простых крестьян.
– Кровь?
– Кровью и потом народным были воздвигнуты эти хоромы.
Кожаная куртка броней легла на ее плечи.
– Кровью и потом народным заработано состояние. – Красная косынка прикрыла волосы. – Кровью и потом…
– Замолчи!
– Ты это мне говоришь? – Белые руки, нежные руки гладят наган, Серж не в силах отвести взгляд от этой невозможной картины. Оружие в ее руках? – Ты, враг народа, угнетатель, сатрап… ты приказываешь мне замолчать?
– Ада…
– Гражданка Адоева, гражданин граф. Приговором народного собрания вы и ваша супруга приговариваетесь к смертной казни через… повешение.
Наган, обиженный, что честь прервать жизнь врага народа и сатрапа доверена не ему, а пошлой, старой веревке, тускнеет. Повешение… до чего позорно. Через повешение казнят убийц, предателей, бунтовщиков и революционеров, дворянин же в праве рассчитывать на расстрел. Пуля в сердце – благородно и красиво, расстрел не требует мешка на голову и шаткой табуретки под ногам, расстрел позволяет посмотреть палачу в глаза и умереть, не дрыгая ногами в воздухе.
– Молчишь?
– Ты же приказала.
– Ты всегда делаешь то, что тебе приказывают. – Ада печально качает головой, превращаясь из суровой гражданки в обычную женщину. Ада садится рядом, обнимает ладонями его руки и тихонько вздыхает.
– Послушай меня, милый Серж. Я ведь не прошу многого, только послушай. Ты умрешь завтра на рассвете, вернее, уже сегодня, до восхода солнца осталось всего несколько часов. Мешок на шею, душный, пыльный мешок, а поверх него веревка. В твоем доме отыщется веревка? Впрочем, не важно. Я не хочу убивать тебя, Серж. Я люблю тебя, всегда любила и продолжаю любить, но, если мы не уедем сейчас, ты обречен. Я пришла выполнить приказ и, если не выполню, то всегда отыщется тот, кто менее щепетилен, он убьет тебя, а потом и меня. Люди привыкли к смерти, научились убивать не глядя, не думая, не боясь ни Бога, ни власти.
– Зачем?
– Зачем я все это рассказываю? Чтобы ты понял. Здесь нельзя оставаться, в России началась революция, самая великая из всех революций, которые когда-либо потрясали мир. Грядет время крови, слабые погибнут раньше, сильные позже, останутся лишь те, кто сумеет притвориться достаточно беспомощным, чтобы его не тронули. Я обречена, и ты обречен, но, в отличие от тебя, я не собираюсь идти на казнь с гордо поднятой головой. Я уеду.
– Куда?
– Во Францию. – Ада блаженно щурится. – Представь себе Париж, узкие улочки, кафе под открытым небом, воркующие голуби и цветы в маленьких горшочках, жареные каштаны и устрицы с лимонным соком… Там никому не будет дела до того, кем ты был раньше… Там новая жизнь, замечательная, свободная ото всех обязательств, клятв и имен. Мы сможем поженится, и я рожу тебе ребенка. Сына. Наследника. У него будут каштановые кудри и голубые глаза… Я тебе не говорила? У тебя есть дочь, наверное, есть, ее пришлось отдать в приют, поскольку у меня не было ни денег, ни жилья, ни еды, ничего не было. Я не хотела расставаться с ней, но со мной она бы умерла. Это был сложный выбор, но я его сделала.
– Ада…
– Прошлый раз ты бросил меня, Серж. А твоя мать вышвырнула меня из дома. На следующий же день после свадьбы, пока ты спал с молодой супругой в супружеской постели, освященной и благословенной, она заявилась в сопровождении пятерых слуг. Вернее даже не слуг, наемных бандитов, где она их только нашла? И подарила им меня. Хочешь, расскажу, как я жила все эти годы? Чем зарабатывала? Николай сделал меня своей любовницей, иногда бил, иногда дарил платки и платья, заставлял воровать и порой подсовывал богатым людям в качестве любовницы, чтобы я могла посмотреть дом. Я донесла на него и Николая повесили. Это был самый счастливый день в моей жизни… Знаешь, я мечтала вернуться к тебе, мечтала отомстить за все унижения и брошенного ребенка. Радовалась, когда представляла, как ты будешь умолять о пощаде, но не смогла. Я не могу убить тебя, Серж Хованский. Я люблю тебя, ты говоришь, что тоже меня любишь, так зачем притворятся? Есть шанс, неужели мы не воспользуемся? Неужели жизнь со мной настолько противна тебе?
– А Стефания?
– Ей придется умереть. Ей не будет больно, обещаю. Но она умрет в любом случае, тебе нужно лишь выбрать между веревкой и ядом. Это очень хороший яд, Серж. Мне его подарила одна цыганка. – На ладони Ады лежит пузырек, круглый, смешной пузырек из белого стекла, сквозь которое просвечивает коричневая жидкость.
– Одна капля и человек заболевает, болезнь длится долго, очень долго, но это лишь отсрочка, смерть придет, она всегда приходит за теми, кто от нее прячется. Две капли и… болезнь более стремительная. Три – долгий-долгий сон. Четыре – мгновенная смерть. Больно не будет…
Она зачарованно смотрела на склянку с ядом и морщила брови, точно раздумывала: выбросить опасную игрушку подальше или же сохранить на будущее. Она сильно изменилась, Ада Адоева, если предлагает такое. И он, Серж Хованский, тоже изменился. Он думает, он выбирает, он мечтает о Париже, кафе, голубях и этой женщине рядом. Навсегда, пока смерть не разлучит…
Смерть лежит на ладони, улыбаясь коричневым глазом.
– Решай, Серж.
Он решил, вернее, решился, ибо само решение было принято еще в ту минуту, когда на пороге его дома снова появилась она, красавица-Ада, гражданка Адаева.
Четыре капли в стакан с молоком, и кусок белого хлеба рядом. Ада сама отнесла угощение и выглядела при этом довольной, почти счастливой, словно исполнилась