запах духов и обычное:
– Снова пил…
Адетт сердилась, Адетт раздражалась, Адетт оставляла деньги на виски, и Серж был благодарен за это. Настолько благодарен, что старался не обращать внимания на новые платья – откуда у нее деньги? – ежедневные букеты и нежелание спать в одной постели.
Ему хотелось только покоя. Ему нужно отдохнуть и собраться с силами, и тогда все наладится.
Непременно наладится.
Якут
Догадка пока неподтверждалась, но Эгинеев чувствовал, что попал в яблочко и сам удивлялся, как это он раньше не замечал вещей столь очевидных, но вот, поди ж ты, не замечал, ослепленный не то завистью, не то любовью, не то и тем, и другим сразу.
Догадаться-то он догадался, и в правильности догадки был уверен на все сто процентов – ну если не на сто, а девяносто уж точно – только вот доказать ничего нельзя. А без доказательств как быть? Ждать? Чего ждать? Очередного убийства? Нет, убийства Эгинеев не допустит, потому что следующей в списке жертв значилась Ксана, Ксана-Оксана, леди Химера, обманывающая и обманутая.
Эгинееву до сих пор было неимоверно стыдно перед ней, а смелости, чтобы позвонить, предупредить и извинится, не хватало. Да и не поверит она, уж больно дико все. Никто не поверит без доказательств, а их не было.
Домой Эгинеев заехал только для того, чтобы забрать папку, собранные в ней сведения с некоторой натяжкой можно было отнести к разряду улик, пускай и косвенных, но Кэнчээри сейчас любые пригодятся. Как назло дома была Верочка – в очередной раз лекции прогуливает, дождется, что выпрут из института и что тогда? Верочка читала газету и приходу брата несказанно обрадовалась.
– Ой, ты уже вернулся? Или на минуточку? Кофе будешь?
Эгинеев напрягся, столь вежливой Верочка становилась лишь тогда, когда ей было что-нибудь нужно, причем как правило, это «что-нибудь» требовало от Эгинеева немалых усилий. Чашка горячего кофе и бутерброды укрепили его подозрения.
– А ты можешь позвонить Аронову, – как бы невзначай поинтересовалась Верочка, разглядывая ногти.
– Зачем?
– Ну… Кэнчээри, милый, любимый, родной…
Похоже, дело обстояло хуже, чем он думал, к подобным эпитетам Верочка прибегала крайне редко. Эгинеев приготовился к скандалу.
– Тут такое дело… да я карьеру сделать могу, если ты поможешь! Помнишь, я про новую модель Аронова рассказывала? Ну ты еще сам спрашивал, а я говорила, она маску носит и вся из себя такая навороченная?
– Помню.
Верочкино описание отчего-то задело Эгинеева, ему было неприятно думать, что кто-то называл Ксану «навороченной».
– Девчонки еще тогда говорили, зачем ей маска, если прятать нечего, а сегодня скандал! Вот, смотри! – Верочка развернула газету и ткнула пальцем в один из заголовков. Эгинеев послушно прочитал: «Долой маски: или откровения жениха неподражаемой Химеры», а чуть ниже «почему же господин Аронов так старательно прячет от публики лицо своей новой звезды? Вся правда о Великом Обмане. Читайте подробности на 3 странице».
– А к статье фотки прилагаются! Ты бы видел, такая уродина, что словами и не опишешь, я как глянула, едва в обморок не упала, сначала думала, что монтаж, что таких лиц просто не бывает, а Маргоша говорит, что бывают и вообще она раньше предполагала нечто подобное, иначе зачем… – Верочка счастливо стрекотала, вываливая на голову Эгинеева мнения всех своих подружек, впрочем, мнения не сильно разнились и сводились к одному – «а мы знали, что здесь что-то не чисто». Кэнчээри слушал краем уха, гораздо больше его привлекала статья. Гадая, скользкая, полная злорадства и притворного сочувствия к «несчастной обманщице», а эти выпады в сторону Аронова «смело поправшего установившееся каноны красоты». Или вот это «вежливое» высказывание: «сегодня развитая индустрия красоты позволяет сделать ангела даже из Квазимодо, так стоит ли удивляться, что господину Аронову с такой легкостью удалось провести публику».
Эгинеев закипал яростью, да как эти писаки посмели? А что с Оксаной? Она же такая хрупкая, нежная… Следующая мысль едва не убила его.
Никто не знал про тайну маски, никто, кроме него, капитана Эгинеева, который вчера уговорил леди Химеру показать свое лицо, а потом сбежал, как трус. И вот сегодня появляется эта статья. Что она подумает?
– С тобой все в порядке? – заботливо осведомилась Верочка.
– Да.
– Ну знаешь, ты так покраснел, будто вот-вот лопнешь. А я тебе всегда говорила, что эти модельки – сплошное надувательство, глаза в «Фотошопе» подрисуют, ноги вытянут, прыщи сотрут, и получается богиня.
– Заткнись.
– Что? – Верочка опешила от подобной грубости, и Эгинеев поспешил извинится, обижать сестру ему не хотелось.
– Ну знаешь, – сказала она, – ты очень сильно изменился, я прямо не знаю, ты ли это. Но надеюсь, поможешь.
– Чем? – Эгинеев закрыл газету и даже убрал ее под стол, чтобы не раздражала.
– Ты прослушал. Ты снова прослушал все то, о чем я говорила. Мне нужно, чтобы ты позвонил к Аронову и попросил у него приглашение на завтрашний сейшн. Из-за этой статьи они там все взбудоражились, точно осы, которым дихлофоса в гнездо напшикали, и чтобы задобрить прессу, устраивают завтра сейшн для избранных журналистов, я, как ты понимаешь, в число избранных не вхожу, а попасть хотелось бы.
– Зачем?
– Ты тупой, да? Или заболел? Совсем ничего не соображаешь. Короче, фишка в том, что Лехин и Аронов пообещали, что Химера при всех снимет маску, типа все убедятся, правда в статье или нет, сами они ничего не отрицают и не подтверждают. Понял?
– Понял.
– Поможешь?
– Да. – Эгинеев твердо решил, что попадет на этот чертов сейшн для избранных во что бы то ни стало, он должен помочь Оксане, как – он пока представлял слабо, но знал, что обязательно что-нибудь придумает. И Верочка поможет, не такая она черствая, какой хочет казаться.
К счастью, Лехин – Аронову было не дозвониться – к просьбе отнесся с пониманием, и заверил, что капитана Эгинеева с дамой всенепременно внесут в списки.
– Ты просто душка, – на радостях Верочка даже чмокнула брата в щеку. – Можешь ведь, когда захочешь.
За пять лет до…
Умер год тысяче девятьсот семнадцатый и наступил год тысяча девятьсот восемнадцатый. Странный год. Страшный год. Страна хрипела, давилась яростью и смутой. Газеты кричали о том, что государь отрекся от престола, бросив страну на разграбленье, газеты печатали какие-то невообразимые декреты и указы нового правительства, газеты трубили о перемирии. Люди же говорили о голоде и мятежах, охвативших столицу, о толпах черни, грабящих и убивающих тех, кто богаче, о безвластии и тех, кто этим безвластием пользуется. Новости, долетавшие до поместья, были одна невероятнее