Всему есть предел, и со всего маху Сабрина закатила мужу звонкую пощечину. Зал ахнул и замер в ужасе. Морган не шелохнулся, демонстрируя завидную выдержку, отчего больная окончательно утратила контроль над собой и влепила еще одну пощечину, достаточно сильную, чтобы оставить на щеке красное пятно. А предводитель Макдоннеллов, способный одним пальцем навсегда погасить огонь жизни в хрупкой женщине, сидел с каменным лицом, и сверкавший в его глазах гнев сменила боль, не имевшая никакого отношения к пощечинам Сабрины.
Сейчас он был на редкость хорош — настоящий ангел, высеченный из мрамора.
Резко очерченные черты мужественного лица внезапно поплыли перед глазами Сабрины, по щекам ее заструились горячие слезы, она резко отвернулась, чтобы никто не видел, как она плачет. Из пересохшего горла вырвался хриплый стон, еле слышный, но услышанный в самых дальних углах притихшего зала.
— Почему ты не можешь просто оставить меня в покое? Что ты ко мне привязался? Или ты не настолько мужчина, чтобы найти себе настоящую женщину, а не такую калеку, как я?
Вот тогда-то Моргана проняло, он поморщился, почти незаметно, но его выдали морщинки вокруг глаз. Великан выпрямился, расправил плечи, будто сбрасывая тяжелую ношу, и Сабрина поняла, что наконец добилась своего — совершила непростительный, с его точки зрения, грех. Она унизила мужа публично, а для Макдоннелла хуже этого не было ничего.
Его глаза затуманились, как горы Шотландии в предрассветные часы. Морган встал, отвесил низкий поклон и негромко сказал:
— Прошу принять мои глубочайшие извинения, если я вас чем-то оскорбил. Доброго вам вечера, мисс Камерон.
Глядя в широкую спину, постепенно скрывавшуюся в виду, Сабрина поняла, что Морган не пожелал ей доброго вечера, а распрощался навсегда.
28
Дождь монотонно барабанил по вымощенному каменными плитами садовому двору за окном и мерный стук капель действовал успокаивающе, но одновременно на душе становилось немного грустно.
Струи ударялись в свинцовое стекло дверей террасы и сбегали вниз шумными ручьями, смазывая картину сада за стеклами.
В дверь робко постучали. Сидевшая в инвалидной коляске Сабрина, не поворачивая головы, негромко пригласила:
— Войдите.
Дверь за ее спиной открылась, послышался голос горничной:
— Я принесла вам чай, мисс. Повариха только что испекла пирожки, сказала: «Отнеси мисс Камерон, пока свежие». Между прочим, пирожки с яблоками, а яблоки повариха купила у торговца на улице за свои кровные деньги.
Сабрина попыталась изобразить приветливую улыбку, когда в поле ее зрения попало лицо Беатрисы, усыпанное веселыми веснушками.
— Очень мило с твоей стороны, Беа. Большое спасибо. Передай, пожалуйста, поварихе, что пирожки наверняка очень вкусные.
Беатриса поставила поднос на чайный столик рядом с больной, но не поспешила уйти, замешкалась и застыла рядом, теребя подол передника и переминаясь с ноги на ногу.
— Ты что-то еще хочешь сказать, Беатриса? — без особого интереса спросила Сабрина.
Горничная не сводила глаз с потрепанной Библии, лежавшей под сложенными на коленях руками больной. Священное писание находилось на этом месте вот уже три дня, но никто ни разу не видел, чтобы молодая госпожа открыла книгу.
— Извините, мисс, — несмело сказала Беатриса, — но я просто подумала, не принести ли вам другую книгу для чтения. Или, может, вязанье или какое-нибудь рукоделие? Когда руки заняты, настроение, глядишь, поднимется.
Сабрина молча покачала головой и вновь уставилась в окно на плачущий под дождем сад.
— Спасибо, мне ничего не нужно. Благодарю за внимание и заботу.
Однако горничная продолжала маячить за спиной.
— Может, позволите вас причесать, мисс? — предложила она и робко прикоснулась к пышным волнам волос, сбегавшим на плечи молодой госпожи. — В жизни бы не догадалась, мисс, что у вас такие густые волосы. — Отдернула руку, будто осознав, что вела себя слишком фамильярно.
Но вместо того, чтобы одернуть служанку, Сабрина снова мягко улыбнулась:
— Я сама причешусь, не беспокойся, но все равно большое тебе спасибо.
Беатриса сочувственно вздохнула и была вынуждена ограничиться тем, что заботливо подоткнула пуховое одеяло вокруг ног больной.
— Я велю Тедди подбросить дров в камин, а то здесь становится сыро и вы можете простудиться. Может, передвинуть коляску подальше от двери? Здесь дует.
В ответ Сабрина покачала головой, медленно и неуверенно, как лунатик. Она услышала, как Беатриса взбила подушку, направляясь к выходу, потом остановилась, подняла с пола чулок и повесила на спинку стула. В окне террасы отражалось милое личико горничной, искаженное гримасой сострадания.
— Если вам что-нибудь понадобится, мисс… — что угодно, — вы только позвоните мне обязательно, ладно?
Сабрина молча кивнула, но как только дверь закрылась за горничной, еле слышно прошептала:
— Не волнуйся, Беа. Я из рода Камеронов. Мы всегда добиваемся своего.
Больная откинула голову на спинку коляски и прикрыла глаза. Они болели даже от призрачного света, струившегося из окна.
Два часа спустя Беа вошла в кухню с подносом, на котором остались нетронутыми чай и пирожки.
— Не выпила ни капли. И не съела ни крошки, — горничная грустно покачала головой.
Повариха опечалилась, тяжело осела на стул, поковырялась пальцем в груде холодных пирожков, которыми давеча очень гордилась, и мрачно изрекла:
— Если бы неделю назад мне сказали, что я попытаюсь разжечь аппетит молодой госпожи и стану готовить специально для нее что-то вкусненькое, я бы посчитала этого человека просто сумасшедшим. Тогда я была готова кормить ее только пирожками с мышьяком, а сейчас… — Она совсем закручинилась, но ненадолго. В голову пришла новая мысль, и лицо поварихи озарилось надеждой. — Послушай, а что, если приготовить горячие примочки из мяты? Ей наверняка станет лучше.
— Бедняжка не жалуется на боли в груди, — сказала Беатриса. — У нее вообще ничего не болит, — и она ни на что не жалуется. Знаешь, меня в жизни никто так часто не благодарил и не извинялся за причиненное беспокойство, как она. Кажется, что, если бы я попросила ее принести мне чаю, она бы это сделала с огромным удовольствием.
Повариха уткнулась подбородком с ямочкой в сложенные на столе руки и притихла. Женщины хранили молчание, глубоко задумавшись над превратностями судьбы, у обеих не укладывалось в головах, как могло получиться, что они предпочли бы вечные капризы Сабрины ее болезненной вежливости. В глазах молодой госпожи потух свет, они напоминали теперь догоревшую свечу. В последнее время она больше не интересовалась красивыми нарядами, не требовала, чтобы ее обязательно укрывали кашемировыми шалями, а вполне удовлетворялась простым пеньюаром и старым пуховым одеялом. Да и прическу поменяла, носила волосы распущенными либо заплетенными в две косы, как девочка.