– Быть может, у них просто не было времени стать настоящей супружеской парой, – предположил Джереми. – Мальчики сейчас бывают дома не дольше недели, а потом снова идут на войну.
Сайлас попытался улыбнуться.
– Арман и Джереми Младший женаты меньше года, а их жены уже беременны.
– Тебе не хватает внука? – спросил Анри.
– Да, но дело в том…
Сайлас встал и сунул руки в карманы. Черт побери! Либо он изольет кому-нибудь свои чувства, либо они разорвут его в клочья.
И Сайлас заговорил:
– Я знал, что Томас не любит Присциллу, когда они поженились, но мне казалось, что она-то его любит и этой любви хватит на то, чтобы навести между ними мосты. Томас со временем научится ценить ее чувства и отвечать Присцилле взаимностью, полюбит ее, как… я полюбил его мать. Я надеялся, что сын получит несказанное удовольствие, постепенно раскрывая маленькие тайны своей молодой жены, узнавая секреты ее сердца, разума – всего того, что свело меня с ума в Джессике, когда мы поженились. Эти открытия наполнили мою жизнь смыслом, гордостью и радостью. Я…
– Но Присцилла – не Джессика, – заметил Джереми.
– Нет, вот именно, что нет. – Силы покинули его ноги, и Сайлас вынужден был снова усесться. – За закрытыми дверями души супруги Томаса нет ни милых сюрпризов, ни скрытых желаний, ни тайных страстей. Я уже убедился в том, что Присцилла Вудворд – пустая комната.
– Милосердные святые! – воскликнул Анри.
Сайлас испытывал к самому себе отвращение. Он чувствовал себя предателем, бесчестно разглашающим секреты жены сына, своей невестки, члена семьи. Мужчина покраснел.
– Извините, что разоткровенничался. Мне стыдно за свою несдержанность… за мои чувства…
Анри поднял вверх обе руки.
– Mon ami! Здесь нечего стыдиться. И просить прощения тоже не за что. Чувства не бывают плохими или хорошими. Они такие, какие есть.
Джереми откашлялся.
– Ты чувствуешь себя в ответе за брак Томаса?
– Я его одобрил.
– Но ведь это твой сын захотел на ней жениться, Сайлас. Ты его не принуждал, – сказал Джереми.
– Но без моей одержимости плантацией он, я уверен, не решился бы на это. Томас ради моего спокойствия захотел гарантировать Сомерсету наследника на случай, если…
Сайлас не смог озвучить того, о чем подумал. Он потер рукою лицо – какое же оно у него костистое!
С отчаянием в голосе мужчина продолжил:
– Я не могу спать по ночам. Меня мучает то, что Томас обречен страдать в браке без любви и детей. Сейчас война почти закончена, и есть большая вероятность того, что он вернется домой живым-здоровым. – Сайлас не высказал очевидного: если бы его сын не спешил, то мог бы встретить девушку, которую полюбил бы по-настоящему. – Меня терзает мысль, что Томас совершил напрасную жертву ради Сомерсета.
– И еще раз: это не твое решение, это решение Томаса, – сказал Джереми.
– Я согласен с тобой, – заявил Анри, снова поднимая ладони рук в свойственной французам манере. – Грехи отцов не должны касаться детей. Они еще насовершают собственных грехов.
Толивер слабо улыбнулся.
– Вы пытаетесь оправдать мой грех.
– Искать оправдание нечего, потому что нет никакого греха, – возразил Джереми.
– Я хочу, чтобы Томас был счастлив. Я хочу этого больше всего. Наследие Сомерсета здесь ни при чем.
– Мы знаем, – сказал Джереми, – и если Господь Бог слышит нас, Он тоже знает. Никакого проклятия нет. Ты думаешь о благополучии Томаса, а не о Сомерсете.
– Мы не должны утрачивать надежды на то, что, когда война закончится и Томас и Присцилла заживут вместе, время, мир и совместное проживание помогут решить многие из их проблем, – сказал Анри.
Француз поднял свой стакан. То же сделали Сайлас и Джереми.
– Друзья мои! Выпьем же за возвращение наших мальчиков и их счастливое будущее.
– Да будет так! – в унисон провозгласили его друзья.
Сайлас подумал о том, что следует спросить у Джереми, почему он употребил слово «проклятие». Но эта мысль вскоре улетучилась, подхваченная потоком благодарности за преданность и понимание со стороны друзей. А еще мужчина испытывал боли в паху и ощущал какую-то неприятную припухлость в области ребер.
Джереми, как обычно, прочитал его мысли.
– Сайлас, тебе надо обратиться к врачу.
– Кажется, ты прав.
Глава 64
Война добралась до Хоубаткера лишь в сентябре 1864 года и отняла одного из самых любимых его сыновей.
Джессика, Присцилла и Петуния сидели на кухне и собирали в полотняные мешочки золу из початков кукурузы, которой теперь заменяли соду. Женщины собирались раздать эти мешочки соседям. Кто-то позвонил в дверной колокольчик. Отпереть дверь послали Эми, восьмилетнюю «мамину помощницу». Дефициты военного времени и блокада портов, не дающая приставать судам с товарами, породили разного рода заменители – кофе, муки, перца, сахара, соли. Жители Хьюстон-авеню объединились и принялись помогать друг другу. Каждая семья специализировалась на изготовлении какого-либо эрзаца, который потом распространялся между соседями. Так, к примеру, Бесс Дюмон преуспела в процессе обжаривания и помола желудей и семян окры[38], из которых получался вполне приличный «кофе». Камилла Уорик освоила искусство переработки картофеля в «муку». Женщины Хьюстон-авеню регулярно собирались по утрам и обменивались плодами своей рачительности. Завтра будет очередь Джессики принимать у себя гостей.
– Это, должно быть, миссис Дэвис принесла букет хризантем, – предположила Джессика.
– Она явно расположилась к вам сердцем с тех пор, как мистер Сайлас оказался во всем прав, а ее муж – наоборот, – сказала Петуния. – Вы должны отдать ей должное. Миссис Дэвис принимает горькую правду, не желая ее подсластить.
– Сайласу от этого не легче, – ответила Джессика.
Предсказания мужа оправдались. Конфедерация не смогла устоять против военной мощи Севера. Ходили слухи, что готовится всеобщее наступление, долженствующее принести массовое разорение на земли Юга. Франция и Великобритания не пришли на помощь Конфедерации в обмен на хлопок, как кое-кто ожидал. После того как надсмотрщики отправились воевать, рабы, не желая оставаться рабами, сбегали от своих хозяев сотнями. Впрочем, за исключением лишь нескольких негров, рабы Сомерсета остались работать на плантации.
Но на кухню вошла не миссис Дэвис – туда вбежал соседский мальчик. Вслед за ним влетела Эми. На ее детском личике читалось беспокойство. Мальчик сорвал с головы шляпу. Он задыхался. Его лицо раскраснелось.