Читать интересную книгу Источник - Айн

Она терпеливо слушала, пристально глядя на него, но ничем не выдавала своего гнева. Она стояла, напряженно выпрямившись перед его столом, похожая на часового на посту, который заставляет себя противостоять натиску ветра и бури даже тогда, когда чувствует, что у него больше нет сил.

— Ты хочешь, чтобы я продолжил? — сказал Тухи. — Теперь ты видишь, как отлично действует забытый скандал. Нельзя ничего объяснить, защититься или оправдаться. Никто не будет тебя

слушать. Заслужить репутацию трудно. Заслужив же, невозможно изменить. Нельзя погубить карьеру архитектора, доказывая, что он плох как профессионал. Но можно это сделать, убедив всех в том, что он, например, атеист, или был под судом, или спит с какой-нибудь женщиной, или любит отрывать крылышки у мух. Ты говоришь, это вздор? Конечно. Именно вздор и срабатывает. Можно пытаться опровергать разумные доводы, но как опровергнуть нелепицу? Ты, милая, как и многие, недооцениваешь бессмыслицу. В этом твоя слабость. А ведь она — движущая сила нашей жизни. Если бессмыслица против тебя — ты обречен. Но если ты можешь превратить ее в союзника… Послушай, Доминик, я замолчу, как только увижу, что это тебя пугает.

— Продолжай, — последовал ответ.

— Тебе следовало бы задать мне вопрос. Может быть, ты не хочешь казаться тривиальной и ждешь, когда я сам это сделаю? Что ж, хорошо. Вопрос такой: почему именно Говард Рорк? Потому что — здесь я позволю себе процитировать собственную статью — я не мухобойка. В статье я говорил это по другому поводу, но это неважно. Кроме того, это помогло мне добиться кое-чего от Хоптона Стоддарда, но это так, побочный эффект, небольшой навар. Главное то, что весь этот скандал — своеобразный эксперимент, проба сил. Результаты же самые удовлетворительные. Если бы ты могла посмотреть со стороны, ты стала бы единственной, кто по достоинству оценил бы зрелище. В самом деле, посуди сама, мне это почти ничего не стоило, я почти ничего не сделал, а какой результат! Разве не интересно наблюдать, как огромный, сложный механизм — наше общество, — состоящий из бесчисленного множества винтиков, колесиков, рычагов — попробуй-ка управлять такой штукой! — вдруг рассыпается и становится всего лишь кучей лома? А все отчего? Оттого, что ты нарушаешь центр тяжести этой громоздкой конструкции, ткнув мизинцем в самое уязвимое место. Это можно сделать, дорогая. Но на это нужно время. Столетия. У меня было много предшественников — в этом мое преимущество. Думаю, я буду последним и самым удачливым. Не потому, что я умнее, просто я лучше знаю, что мне нужно. Но это отвлеченные рассуждения. Если же говорить конкретно, то, на мой взгляд, в моем маленьком эксперименте много забавного. Посуди сама, ну, например, все случилось так, как, по идее, должно было быть: на сторону Рорка встали совсем не те, кто должен бы. Мистеру Альве Скаррету,

профессорам университета, редакторам газет, членам торговой палаты, уважаемым матерям семейств следовало бы броситься на защиту Рорка — если им дорого собственное благополучие. Но они поддерживают Стоддарда. В то же время какая-то банда застольных радикалов — они называют себя Новый союз пролетарского искусства — собирала, как я слышал, подписи в поддержку Рорка. Они называют его жертвой капитализма. А должны бы знать, что главный их поборник — Хоптон Стоддард. Кстати, нужно отдать должное Рорку, у него хватает ума ни во что не вмешиваться. Он все понимает, так же как ты, я и еще кое-кто. Но каждому свое. Металлолом тоже нужен.

Она повернулась и шагнула к двери.

— Как, ты уходишь? — Его голос звучал обиженно. — Ты так ничего и не скажешь? Совсем ничего?

— Нет.

— Доминик, ты меня разочаровываешь. Я ведь так тебя ждал! Вообще-то, я очень независим, люблю одиночество, но и мне иногда нужна аудитория. Ты единственная, с кем я могу быть самим собой. Это потому, наверное, что ты меня слишком презираешь. Что бы я ни говорил, это не изменит твоего отношения ко мне. Ты видишь, я это знаю, но мне все равно. Кроме того, методы, которые я применяю к другим, на тебя не действуют. Остается только одно — быть откровенным. Да, чертовски обидно, когда никто не в состоянии оценить мое мастерство. Ты сегодня сама не своя, иначе ответила бы, что у меня психология убийцы, который совершает идеальное преступление, не оставив ни одной улики, и доносит сам на себя только потому, что не в состоянии переживать свой триумф в одиночку. Я ответил бы, что это действительно так, мне нужны зрители. Жертвы не знают, что они жертвы, в этом их недостаток. Так и должно быть, но это слишком скучно, и половина наслаждения пропадает. Куда забавнее было бы, если бы жертва знала, что над ней нависла угроза. А ты такая редкость. Ты жертва, способная по достоинству оценить мастерство палача… Господи, Доминик, как ты можешь уйти, ведь я буквально умоляю тебя остаться.

Она взялась за ручку двери. Он пожал плечами и откинулся на спинку стула.

— Что ж, как хочешь, -— сказал он. — Кстати, не пытайся переманить Стоддарда. Он мой и не даст себя подкупить.

Она уже открыла дверь, но, услышав это, остановилась на пороге и снова закрыла ее.

— Да, я знаю, ты уже пыталась. Бесполезно. Ты не настолько богата. Ты не сможешь выкупить храм, тебе столько не собрать. Да Хоптон и не примет от тебя денег на реконструкцию. Впрочем, я знаю, ты уже предлагала. Он хочет, чтобы это оплатил Рорк. Между прочим, вряд ли Рорк обрадуется, если узнает от меня, что ты пыталась это сделать. — Он язвительно усмехнулся, чтобы разозлить ее. Ее лицо оставалось непроницаемым. Она вновь повернулась к двери. — Еще только один вопрос,-Доминик. Адвокат Стоддарда спрашивал, может ли он вызвать тебя в качестве свидетельницы. Как эксперта в области архитектуры. Ты ведь, конечно, будешь свидетельствовать в пользу истца?

— Да. Я буду свидетельствовать в пользу истца.

Процесс по делу Хоптона Стоддарда против Говарда Рорка начался в феврале 1931 года.

Зал суда был настолько переполнен, что реакцию слушателей можно было заметить только по медленному волнообразному движению, пробегавшему по головам собравшихся подобно колыханию мышц под шкурой морского льва.

Толпа — коричневая с прожилками — выглядела как слоеный пирог всех искусств, обильно увенчанный сливками Американской гильдии архитекторов.

Здесь было много знаменитостей, людей, известных в своей области. Их жены были богато одеты, с чопорно поджатыми губами. Каждая, казалось, обладала неоспоримым правом на ту область искусства, в которой проявил себя ее муж. Каждая ревностно оберегала эту монополию, бросая негодующие взгляды на остальных. Почти все присутствующие были знакомы. В зале царила атмосфера общего собрания, театральной премьеры и семейного пикника одновременно. Присутствующих не покидало ощущение, что они пришли на встречу старых знакомых.

Стивен Мэллори, Остин Хэллер, Роджер Энрайт, Кент Лансинг и Майк сидели вместе в одном углу. Они старались не смотреть по сторонам. Майк волновался за Стивена Мэллори. Он старался держаться к нему поближе, настояв на том, чтобы сесть рядом с ним, и посматривал на него всякий раз, когда до их слуха доносились особо обидные реплики. Мэллори наконец заметил это и сказал:

— Спокойней, Майк. Я не буду кричать и никого не застрелю.

— Следи за собой, мальчик, — заметил Майк, — следи за собой!

— Майк, помнишь тот вечер, когда мы засиделись почти до самого утра? В машине Доминик кончился бензин, автобусы уже не ходили, и мы решили пойти домой пешком. Солнце уже освещало крыши, когда мы добрались до дома.

— Помню. Ты думай об этом, а я буду думать о гранитной каменоломне.

— Какой еще каменоломне?

— Мне там было очень плохо однажды, но потом оказалось, что, по большому счету, это не имело ровно никакого значения.

Небо за окнами было белым и плоским, как заиндевевшее стекло. Свет, казалось, исходил от шапок снега на крышах и карнизах. Он казался неестественным, из-за него все в зале выглядело оголенным.

Судья сидел на своем возвышении, нахохлившись, как петух на насесте. У него было маленькое сморщенное личико, казавшееся добродетельным из-за сети покрывавших его морщин. Руки он положил прямо перед собой, соединив кончики пальцев на уровне груди. Стоддард не пришел. Его представлял высокий, красиво-осанистый, похожий на посла адвокат.

Рорк сидел в одиночестве за столом защиты. Публика внимательно разглядывала его. Его поведение не оправдывало ожиданий, это всех рассердило, и его перестали рассматривать. Он не казался подавленным, но и не вел себя вызывающе. Он выглядел бесстрастным и спокойным, как будто слушал музыку в собственной комнате, и совсем не походил на человека, находящегося в центре всеобщего внимания. Он не делал никаких пометок. На столе перед ним лежал лишь большой коричневый конверт. Толпа может простить что угодно и кого угодно, только не человека, способного оставаться самим собой под напором ее презрительных насмешек. Некоторые из присутствующих пришли сюда, настроившись пожалеть Рорка, но с первых же мгновений все возненавидели его.