Инваром, на шее Серко в залитой кровью рубахе, было вовсе не до шуток. Едва они, запутав следы и оставив позади погоню, остановились на отдых, Тойво попытался извлечь из груди товарища стрелу. Хотя мальчуган прожил на свете не очень много зим, в людских хворях он кое-что понимал и потому про себя дивился, что Незнамов сын всё ещё дышит и даже временами приходит в себя. Стрела-то, чай, угодила туда, где расположено сердце!
Разгадка оказалась столь же простой, сколь дивной. Когда, протянув руку под рубаху, Тойво нащупал на груди Неждана какой-то непонятный, пропитанный кровью предмет, оказавшийся нанизанным на древко, он даже растерялся. Что это, уж не выпало ли сердце из груди? Предположение в какой-то мере оказалось недалеко от истины, ибо заветная ладанка, а это была именно она, вместе с локоном волос корьдненской княжны заключала частичку души Незнамова сына.
Ох, Всеслава, Всеславушка! Из своего далёкого далека ты продолжала милого беречь и хранить!
Понятное дело, что застрявшая меж рёбер стрела, как и другая, оставившая на месте родового знака Ашина лишь неровный рубец, причинили немало неприятностей. Растревоженные дорогой раны (а обратный путь они проделали на пределе человеческих и лошадиных возможностей, за день покрывая расстояние едва не в неделю пути) долго не заживали, несказанно докучая Неждану болью и лихорадкой. Впрочем, Тойво делал все, что мог, а когда они наконец добрались до своих, на помощь к нему пришли дяденька Анастасий и Мурава краса, да и сам Незнамов сын не собирался сдаваться. Не для того он из хазарского града живым выбрался.
Вообще им с Инваром, как говорил воевода Хельги, эта поездка пошла на пользу. Словно отроки, ищущие посвящения, молодой урман и бывший корьдненский гридень пересекли границу миров и вернулись обратно совсем другими людьми. Тойво не мог выразить точнее, но, кажется, к обоим пришло понимание того, что жизнь — величайший дар, который, несмотря ни на какие невзгоды, стоит ценить.
Когда пыль, поднятая княжеским конем, осела, к Незнамову сыну подъехал дядька Войнег.
— Ну, что сказал светлейший? Как нам, пешим или конным в битву идти?
— Велел всех, кто умеет, сажать на коней. Хороших пеших бойцов в войске и так хватает, а конницы маловато. Побратим вместе со своими вершниками тоже в полк правой руки с князем пойдет. Печенеги и булгары прикроют слева. Ну что, Добрынич! — улыбнулся молодой воевода. — Покажешь поганым, чему меня и других неслухов в Корьдно наставлял?
Дядька Войнег кивнул, но в глазах вместе с глухой болью затаил вопрос:
— А Инвар тоже останется с твоим побратимом?
— Не знаю, — честно признался Неждан. — Вероятно, да, как и другие отроки. Хотя он свое посвящение давно прошел, Хельги его вряд ли далеко отпустит.
— Инвар хоть и молод летами, а боец опытный и умелый, — похвалил юного урмана Добрынич. — Да и мои ребята его по Корьдно да Тешилову помнят. Если я ему свою сотню передам, как ты думаешь, Хельгисон возражать не станет?
— Вряд ли, с чего бы.
Неждан глянул на сотника с недоумением.
— А ты что же, Добрынич?
— А я лучше за твоими смердами-лапотниками да лесными разбойничками, которые в большом полку пешим строем пойдут, присмотрю. Твоих-то глаз на всех не хватит.
Неждан не нашел, что возразить. Конечно, Богша с Доможиром и другие предводители лесного воинства, ходившие теперь в десятниках и даже сотниках, немало поднаторели в ратном деле, сражаясь в Мокшанском краю и, в особенности, под стенами Обран Оша. Однако опыта действий на открытом пространстве не имели. Добрынич это не хуже Незнамова сына ведал. Впрочем, на то, чтобы оставить сотню, он имел совершенно особую причину. В рядах большого полка вместе с новгородцами собиралась биться Войнега. Мог ли любящий отец покинуть ее.
Когда Тойво с товарищами, вернувшись из хазарского Града, впервые поднялся на борт новгородской ладьи, он, так же, как и Инвар, глазам своим не поверил. Неждан тоже бы не поверил, да измученный ранами он тогда мало что замечал. Вместе с гриднями боярской дружины их встречала лихая поляница. Что ж, молодая воительница искупила свою Тешиловскую вину, храбро сражалась под стенами Обран Оша, а во время недавнего похода новгородцев на Самур спасла ладью и всех, кто на ней находился, от лиходея-поджигателя. Сам Хельги Хельгисон подходил к дядьке Войнегу, за неё просил.
Стоит ли говорить, что сотник, уже давно на чадо неразумное никакой обиды не державший, сам не веря в свое счастье, как и в прежние дни баловал девчонку и лелеял, пылинки с нее сдувал и боялся от себя отпустить. Корьдненские и новгородские гридни тоже приняли поляницу, как в прежние дни, только вот Инвар, душевная рана которого оказалась гораздо глубже всех телесных, как мог, сторонился ее, тем более, что и сама Войнега на встречах не настаивала.
Несмотря на уговоры, девушка собиралась участвовать в битве. Сама проверила и наточила оружие, наведавшись к кузнецу, залатала прорехи на кольчуге, следы недавних боев.
— Может быть, ты все же останешься? — попыталась увещевать ее боярыня Мурава. — Ты мне так хорошо в Обран Оше и на Самуре с ранеными помогала, за Нежданом, как сестра, ухаживала. Ну, не женское это дело воевать!
— Даже не проси! — покачала головой Войнега. — Два раза не довелось нам с Мстиславичем встретиться. Если и ныне боги мне не внемлют, до конца жизни сменю меч на прялку!
— Но ведь ты исполнила обет, который дала, отомстила ему с лихвой!
— Тогда в трюме я о мести и не думала, брату твоему долг отдала. Что же до Ратьши, — синие глаза поляницы грозно сверкнули, — я не успокоюсь, пока не увижу его кровь на своих руках.
Мурава только покачала головой.
— Его кровь останется на твоих руках вне зависимости от того, настигнет его возмездие или нет, — вымолвила она со странным выражением.
Услышав эти слова, Войнега задрожала всем телом, закусив губу, но предательские слезы помимо воли хлынули у нее из глаз. Мурава обняла ее, стала говорить что-то умное, ласковое, а Тойво, стоявший неподалеку, смотрел и недоумевал, чего это она так? Впрочем, женщины, целительницы ли, поляницы ли, плачут всегда, надо не надо.
Что до Тойво, то он плакать не собирался, даже когда узнал, что в битве ему участвовать ни за что не позволят.
— Попробуешь еще раз ослушаться, — пригрозил ему Хельгисон, — до самого конца похода посажу на цепь, как колодника, в самом дальнем углу трюма ладьи! Может быть, тебя уже сейчас запереть?
Глянув в страшные переливчатые глаза, Тойво понял, что боярин не шутит. Пришлось дать честное