Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

К сожалению, 1986 год оказался годом невезения. Прежде всего, Чернобыльская авария. Я не был членом чернобыль­ской комиссии, но участвовал в заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, обсуждавших эту трагедию. Как это ни странно, отдел пропаганды был отстранен от информации о Чернобыле. Видимо, были какие-то детали не для посторон­них ушей. Информацией занимались военные в соответст­вующих отделах ЦК. У меня остались в памяти острые впе­чатления об общей растерянности, никто не знал, что делать. Люди, отвечающие за эту сферу — министр Славский, пре­зидент АН СССР Александров, — говорили что-то невнят­ное. Однажды на Политбюро между ними состоялся занят­ный разговор.

— Ты помнишь, Ефим (Славский), сколько рентген мы с тобой схватили на Новой Земле? И вот ничего, живы.

— Помню, конечно. Но мы тогда по литру водки оприхо­довали.

Обоим в то время было за 80.

На заседании Политбюро часто звучали исключающие друг друга предложения. Все оправдывались, боялись сказать лишнее. Поехали в Чернобыль Рыжков и Лигачев. Их впечат­ления были очень критические, особенно что касается безде­ятельности государственного и партийного аппаратов Укра­ины. По очереди туда ездили академики-атомщики Велихов и Легасов. Что касается информации, то уже на первом засе­дании Политбюро было решено регулярно информировать общественность о происходящем. Но государственное на­чальство и партийные чиновники из отраслевых отделов под разными предлогами всячески препятствовали поездкам жур­налистов в Чернобыль. Чиновники очень медленно привыка­ли к гласности, к новым правилам игры.

О Чернобыльской катастрофе написано много, созданы фильмы, опубликованы десятки книг. Ничего нового доба­вить почти невозможно, кроме, пожалуй, одного эпизода, о котором общественность не знает. Когда обнаружилась ре­альная угроза радиоактивного заражения реки Припять, то срочно начали сооружать ров на берегу реки, чтобы дождь не смывал зараженную землю в воду. В разговоре со мной министр обороны Язов проговорился, что вот пришлось на­править туда подразделение солдат для земляных работ.

— А где же нашли спецкостюмы, их, как докладывают, нет? — спросил я.

— Так без костюмов.

— Как же так можно?

— Они же солдаты, обязаны выполнять свой долг.

Таков был ответ министра, отражающий обычную прак­тику преступного отношения режима к человеку.

Регулярно выступая в Москве перед руководителями средств массовой информации, я постоянно настаивал на том, что Перестройка, выступающая в качестве нового поли­тического курса, обречена на провал, если не заработает в полную силу гласность и свобода творчества. Об этом же го­ворил в своих выступлениях в различных аудиториях: в Пер­ми, Душанбе, Кишиневе, Ярославле, Калуге, Санкт-Петер- бурге, Риге, Вильнюсе, Таллине. Уже после 1991 года участ­вовал в различных научных симпозиумах в США, Канаде, Португалии, Англии, Японии, Испании, Южной Корее, Франции, Германии, Италии, Бельгии, Голландии, Финлян­дии, Польше, Болгарии, Венгрии, Чехословакии, Югославии, Кувейте, Иране, Израиле, Омане, Южной Африке, Египте, Австрии, Швеции, отстаивая эти же принципы. О содержа­нии своих лекций и выступлений не буду здесь рассказы­вать. Они опубликованы в моих книгах «Реализм — земля Перестройки», «Предисловие, обвал, послесловие», «Муки прочтения бытия», «Крестосев», «Омут памяти». Содержа­щиеся в них соображения отражают состояние общества после 1985 года, как я его понимал. Они отражают и мои лич­ные поиски того, какими путями продвигать идеи Пере­стройки. Несколько другой характер носит книга «Горькая чаша. Большевизм и Реформация России». Она является по­пыткой обобщить то, что произошло в стране, рассказать о невообразимо трудной дороге к свободе. О неожиданностях, крушениях надежд и личных разочарованиях, толкающих к новым и новым размышлениям.

Гласность и свобода творчества быстро завоевывали вни­мание и уважение общественного мнения. Правда о про­шлом и реальностях настоящего, которая еще пропитана прошлым, подавала мощные сигналы свободы, что окрыляло людей надеждой. Горбачев выступал за гласность, он пони­мал ее силу. Но на первом этапе Перестройки он отдавал приоритет дозированному расширению информации. Миха­ил Сергеевич достаточно регулярно собирал руководителей средств массовой информации и лидеров интеллигенции, рассказывал о деятельности Политбюро и Секретариата, вы­ражал, естественно, свое удовлетворение положительными статьями о Перестройке. Судя по его словам и действиям, он выстроил некую логическую цепочку поэтапных решений: информация — гласность — свобода слова. Был вынужден маневрировать, учитывая сопротивление аппарата партии.

Собирал подобные собрания, только в расширенном со­ставе, и Егор Лигачев. Он говорил, что поддерживает глас­ность, но такую, которая служит укреплению социалистиче­ских идеалов. Нельзя допускать, чтобы гласность вредила партии и государству. Он резко осуждал тех, кто увлекается критикой прошлого, не скрывал, что выступает за контроли­руемую гласность. На эти совещания я не ходил.

Довольно частыми были и мои встречи с руководителями средств массовой информации. Позиции, которые я защи­щал, сводились к нескольким положениям: пишите обо всем, но не врите; надо исходить из того, что гласность — не дар власти, а стержень демократии; перестаньте бегать за разре­шениями, что публиковать, а что нет; берите ответственность на себя. Я больше говорил о свободе слова, чем о гласности. На совещания, созываемые мною, Лигачев тоже не ходил.

В результате в общественном сознании начало склады­ваться представление о нескольких «политических курсах» в партии, о возможности альтернативных взглядов даже в выс­шем руководстве. Наступило время, когда каждый должен был определять личные позиции. С этой точки зрения фак­тические расхождения наверху власти по идеологическим проблемам имели положительное влияние на демократиза­цию жизни. Каждый из участников совещаний брал для себя те положения, которые ему больше нравились. Постепенно рушилось одномыслие. В газетах, журналах, на радио и теле­видении нарождалась новая журналистика, новый стиль письма, на страницы изданий и в эфир все чаще прорыва­лись критические материалы проблемного характера.

Свободу слова я считаю главным общественным проры­вом того времени. «Четвертая власть» стала потихоньку ста­новиться реальной властью, безбоязненно и всесторонне ин­формировать людей и формировать на основе свободного выбора личное мнение человека, в том числе и альтернатив­ное. Постепенно создавалась обстановка, когда и мне не на­до было спрашивать у кого-то, как поступать в том или ином случае. Это было время особого душевного состояния, раско­ванности, свободы, приносящих радость творчества.

И все же время от времени приходилось вмешиваться в возникающие коллизии. Например, в конце марта 1986 года состоялся съезд композиторов СССР. В прессе освещался скупо. Не сразу была опубликована и речь председателя правления союза Родиона Щедрина. Почему? Да потому, что Щедрин с трибуны съезда остро и образно говорил о набо­левших проблемах творчества, о конкретных чиновных лю­дях, мешающих этому творчеству. Речь Щедрина активно пе­ресказывали, она обрастала слухами и вымыслами.

Газета «Советская культура» опубликовала эту речь. Но­мер газеты в рознице разошелся мгновенно. И тут же после­довал в редакцию звонок по «вертушке». Позвонил работник отдела пропаганды ЦК Севрук. Какая, мол, необходимость выбирать для печати именно это выступление? Оно отлича­ется односторонностью суждений, высказывания Щедрина о легкой и симфонической музыке, по меньшей мере, спорны, не надо их противопоставлять. Много крайностей в оценках. Когда я узнал об этом, пришлось утихомирить часового у во­рот партийности прессы.

Другой пример. 1 ноября 1986 года газета «Советская культура» напечатала статью Юлиана Семенова на тему о личной заинтересованности человека в труде, расширении правового поля для развития инициативы и предприимчи­вости людей. Он сокрушался, что «мало разрешающих за­конов — сплошь запрещающие». Писатель выражал свое недоумение в связи с тем, что газета «Советская Россия» опубликовала статью «Властью сельского совета». В ней вос­торженно говорилось о том, как председатель одного сельсо­вета сел за руль трактора и снес частный дом, парники и теплицы одного крестьянина, так как они были построены «на захваченных государственных землях».

Семенов спрашивал: «Зачем же сносить теплицы? Зачем превращать их в бурьяны?.. Как можно писать, что приуса­дебные участки «используются для наживы»? Владельцы приусадебных участков не водку пьют, а трудятся в своих теплицах от зари до зари!» Писатель решительно возражал против пренебрежительного отношения к частнику. Напом­ню, что статья Юлиана была напечатана спустя восемь меся­цев после XXVII съезда КПСС, на котором остро говорилось о необходимости «открыть простор для инициативы и само­деятельности каждого человека...».