- Постойте, постойте! Вы хотите сказать, что он перевирал мотивы, когда обучал их петь, а они так в точности все и запомнили?..
- Ну да! А потом в таком же перевранном виде передали своим потомкам. Через несколько поколений перевранное освящается и становится законом. Если хотите, канонизация фальшивого - основа религии, любой религии. Но знаете, Смит, что меня больше всего потрясло в этом документе?
- Жестокость этого Пентикоста?
- Да. И его фантастическое лицемерие. А главное, его дьявольское корыстолюбие. Подумайте только, Смит: у этого человека, был один шанс из ста тысяч, что сюда когда-нибудь придет корабль. Что бы на его месте сделал другой, даже самый завзятый работорговец? Постарался бы окружить себя любовью людей, с которыми ему суждено прожить остаток жизни, и оставить после себя хорошую память. Что вместо этого делает Пентикост? Тридцать с лишним лет (треть века!) он мучает, тиранит, убивает людей, которые его кормят, без которых он сдох бы с голоду, разлучает родителей с детьми, превращает весь остров в фабрику по производству наиболее вымуштрованных, наиболее дорогих рабов. И все ради одного-единственного шанса из ста тысяч, миллиона! А вдруг ему улыбнется подлое торгашеское счастье и удастся выгодно продать своих кормильцев! Ради этого он заставляет их освоить английский язык и забыть родной. Ради, этого он их обращает в христианство: христианство обеспечивает рабовладельцам самых покорных рабов. Он готовит на вывоз рабские театральные труппы с готовым репертуаром. И на всем этом мощный, многоэтажный слой лицемерия! Полные трюмы человеческой мерзости, а снаружи - весь в белоснежной масляной краске. Он и ревнитель веры, он и внедряет культуру, и воспитывает актеров, и так обожает родной язык, что исключительно ради сохранения чистоты произношения готов вырезать половину рода человеческого...
- Ничего не скажешь, - заметил Смит, - достойный предок мистера Фламмери...
- Теперь понятно, почему их так волновала моя борода... Желтая борода.
- Занятно, - пробормотал Смит.
- Надеюсь, что мы еще будем иметь время и возможность продолжить обсуждение этого вопроса, - заключил с шутливой торжественностью Егорычев, - а пока нам, на мой взгляд, следовало бы перейти к проблемам сегодняшнего дня. Полагаю, например, что шкатулку следует вернуть на ее прежнее место. Возражений нет? Принято. - И он водрузил ржавую шкатулку Джошуа Пентикоста на полку меж пыльными масками и черепами. - Что же касается рукописи, то в интересах острова было бы не возвращать ее в шкатулку. Возражений нет?
- Еще попадет, упаси боже, в лапы мистеру Фламмери! Нет возражений!
- Золотые слова! А теперь, дружище, давайте потолкуем о самых насущных делах...
Они уселись с Гамлетом в сторонке, подальше от Розенкранца, и потолковали минут десять. Затем Сэмюэль Смит предложил Бобу не хлопать зря глазами, а лучше прилечь вздремнуть. Как приверженец подкрепления слов личным примером, он сам, покряхтывая от удовольствия, растянулся на нарах, подложив под голову рюкзак. Вскоре его могучий храп убедил и Боба, и Егорычева, и Розенкранца, что слово у Сэмюэля Смита никогда не расходится с делом. Этот храп лучше всяких уговоров успокоил мальчика, и он с легким сердцем последовал примеру своего однофамильца и покровителя. Утомленный переживаниями истекшего дня, заснул в своем кутке и экс-чудотворец Розенкранц Хигоат.
Часа через два Егорычев разбудил Смита и сам прикорнул на часок-другой.
Когда, по подсчетам кочегара, луна уже зашла, он поднял со сна Егорычева и осторожно, чтобы не будить лишнего свидетеля - Розенкранца, растормошил Боба.
- Тише! - погладил он мальчика по его курчавой голове. - Ты можешь говорить как можно тише?
- Могу, - прошептал Боб.
- А ты храбрый мальчик?
- Храбрый, - прошептал Боб.
- Ты понимаешь, что с нами тебе нечего бояться ничего на свете?
- Понимаю, - прошептал после некоторой паузы юный Смит. - Вы с желтобородым сэром могущественней всех колдунов на свете. Ведь правда?
- Правда, - подтвердил Егорычев. - И знаешь что? Зови меня «дядя Костя».
Он так соскучился по русской речи, что не пожалел нескольких минут на то, чтобы разучить с мальчиком эти два русских слова. Боб оказался способным учеником.
- Ты понимаешь, что мы тебя любим, потому что ты хороший, умный, храбрый парень? - продолжал Егорычев.
- Понимаю, дядя Костя.
Ни одно музыкальное произведение не доставляло никогда Егорычеву столько наслаждения, как эта коротенькая фраза.
- И что мы не желаем тебе ничего дурного?
- Да, дядя Костя.
- Ты настоящий молодец, Бобби! Мы тебе сейчас поручим одно дело, и ты спасешь свою деревню и всех остальных людей вашего острова от гибели. Ты хочешь спасти свою деревню и всех людей от страшной опасности?
- Да, дядя Костя!
- Тогда посиди одну минуту тихо и ничего не бойся!
Смит взобрался с ногами на нары и попытался ножом раздвинуть пальмовые листья, из которых выложена была крыша. Это оказалось безнадежным делом. Пришлось вырезать кусок крыши. Сквозь образовавшееся окно в хижину хлынул свежий ночной воздух. Две звезды возникли перед глазами кочегара, как два застывших в полете трассирующих снаряда. В отдалении слышался неясный говор, детский плач, блеяние коз. Мирное население Нового Вифлеема переселялось в пещеру. Над крышей задумчиво шелестели колеблемые бризом листья темных, еле приметных в густом мраке деревьев. Если хорошенько прислушаться, можно было в минуты затишья различить сонное дыхание океана.
- Там что-то происходит, - прошептал кочегар, примостив вырезанный кусок на прежнее место и придерживая его ладонью.
- Боюсь, что это пахнет войной, - сказал Егорычев. - Бобби!..
- Я здесь, дядя Костя! - тихо отозвался мальчик. После того как Смит закрыл отверстие в крыше, в хижине снова отступила кромешная темнота.
- Ты умеешь лазить по крышам?
- Умею! - отвечал мальчик с обидой в голосе. Он не ожидал подобного вопроса от людей, которые только что его так высоко оценили. - Каждый мальчик в Новом Вифлееме умеет лазить по крышам.
- Я в этом и не сомневался! - успокоил его Егорычев. - Тогда вот что... А ну-ка, давай свое ухо!..
И Егорычев, опасаясь, что их может подслушать Розенкранц, на ухо объяснил Бобу, что он должен будет сделать, когда выберется на волю.
- Все понял? - заключил Егорычев свое напутствие.
- Все, дядя Костя.
- И главное, не бойся... Значит, что ты скажешь отцу Джемсу? Мальчик повторил инструкцию Егорычева слово в слово.
- Ну, родной, - сказал Егорычев и поцеловал мальчика в лоб. - Действуй!
Подсаженный Смитом, Боб с кошачьей ловкостью выбрался наружу, неслышно соскользнул с крыши на траву, отверстие закрыли, и в Большой мужской хижине снова воцарилась душная и жаркая темень.