тело под руки, выволокли из ринга и привалили к нижнему ряду сидений трибуны.
— Это тебе за брата! — сказал Ленька и плюнул в застывшее лицо, с которого еще не сошла тень былого могущества.
— Ну, и что? Куда его дальше? Или здесь бросим? — спросил Мурад.
— Его-то? А давай-ка мы его посадим, — предложил Юрий, — как тогда сидел. Ты помнишь, откуда он смотрел, когда вы бились?
— Вот с этого места, — указал пальцем Гридин, — здесь он был.
— Правильно, с этого. И мне кажется, он тогда не насмотрелся.
Глава 9
И вот — главный враг оказался повержен. Недостижимую, как еще недавно казалось, победу над ним удалось одержать довольно легко и без потерь. В принципе, все ожидали, что будет куда труднее. И теперь должны были чувствовать себя легендарными Сизифами, наконец-то сбросившими проклятье булыжного ярма. Но, почему-то расслабление не приходило. Вместо него было ощущение присущее, наверное, безжалостно выжатым лимонам.
Дождь унялся. Сырой воздух огласило карканье. Вероятно, окрестное воронье предчувствовало близкое пиршество. Главный деликатес сегодняшнего меню как живой сидел на скамье, подпертый валявшимися неподалеку ящиками из-под спиртного.
Несколько зрителей внимательно созерцали человеческую оболочку, словно удачную снежную скульптуру, образ которой надо запечатлеть в памяти ввиду близкой оттепели.
Лишь Тамерлан, у чьих ног примостился герой заключительного действия этого невеселого спектакля — мастиф, смотрел почему-то на пустой ринг.
Похоже, все прощались. Большинство из присутствующих — с наводящим страх ненавистным демоном в ранге министра Российского правительства.
Мурад смотрел на Заседина, наверно, с чувством выполненного долга, ведь как ни крути, а преступник понес наказание.
Ленька, очевидно, был удовлетворен, насколько это было возможно, — он отплатил за брата.
В голове у Мызина, скорее всего, строились планы, ведь он оставался прямым наследником империи, выстроенной могущественным патроном.
Представляющий в этой компании меньшинство маленький хромой собачник, — с чем навсегда расставался он? Со своей грозной стаей, или с несостоявшейся мечтой о владычестве над двуногими через своих детей, или просто с нелюбезным к нему уголком чужой страны? Кто знает?
В одном они были единодушны: все прощались с «нехорошим местом» — рестораном «Свеча».
Эту паузу, больше напоминающую не торжество победителей, а траурную минуту внезапно нару-шил негромкий хрипловатый голос.
— Бросить оружие! Руки за головы! — приказал он.
* * *
Заместитель начальника железнодорожного РОВД не сразу узнал своего негласного патрона. В чем чистосердечно признался:
— Ой, извините, не признал вас в этом прикиде, волосы даже вон почернели. Долго жить будете, Никита Петрович.
— Если ты поможешь.
— О чем речь? Да мы к вам, как вы к нам… всей душой. Вот, что есть, от пят до макушки, тута она вся, моя душа и с ней вся моя преданность, — хлопнул капитан по груди.
— Кончай балагурить.
— Есть! Что, опять Гридины набедокурили?
— Какие к черту Гридины! Собирайся, поедем в «Свечу».
— В «Свечу»? Значит, это оттуда хлопцы выезжали? Ну и вертеп там, доложу я вам! Язва, а не ресторан.
— Ты о чем?
— Ну, а как же? Я думал, вы знаете.
— Что знаю? Говори!
— Сегодня утром туда через город как его… этот, ну американский такой большой автомобиль проехал, военный. Зеленый, на «х» как-то называется, только вторая буква не «у», а третья не…
— «Хаммер»?
— Во, точняк! «Хаммер»! Через некоторое время за ним несколько маленьких таких автобусов с квадратными, вот такими, — он показал руками, — репами внутри. Это мне дорожники наши с поста рассказали. Их и останавливать не стали: на хрен, на хрен! Потом обратно два этих автобуса пронеслись, а в них рож еще больше, прям как селедок набито. Один сержантик махнул им, дурак, ну с похмела, короче, был, душа горела, на пиво хотел, так оттуда стволов высунулось! Он как был, в грязь упал, думал — крантец пришел. Но ничего, пронесло.
— Ах, дьявол побери! Неужели опоздал? Ну, все равно, собирайся, поедем.
* * *
Машину оставили метрах в ста от въезда в загородный ресторан и двинулись пешком. От шлагбаума открылась панорама более чем красноречивая, иначе как полем боя ее назвать было нельзя. У воронки лежал на крыше буханковидный «Форд», другой микроавтобус накренился словно подбитый бронетранспортер, между ними дымилась развороченная старушка «БМВ» и без движения лежали несколько человек в армейском обличье. Дальше виднелся упомянутый «Хаммер», а у засединского коттеджа стояли рядом «Меседес» и «Вольво». Эти машины не имели, вроде, особых повреждений. Портнов и милиционер осторожно прокрались к входу во флигель.
— Подкрепление надо вызывать и «Скорую», — прошептал капитан.
— Я те вызову!
— Что ж делать?
— Посмотрим, может, кто и остался.
— Не, вы смотрите, Никита Петрович, а я пошел. Мне своя задница ближе, — повернул назад милиционер.
— Постой. Я тебе хорошо заплачу.
— Нет, нет. Зачем, это, покойнику бабки, ну?
— Послушай меня. Здесь, скорее всего, никого нет. Сам же говорил: на двух автобусах уехали. Зачистили все и уехали, понял? А подмога твоя только карты попутает. Мне надо на морды посмотреть, на тех, кого замочили. Не только на поляне, а везде. А ты прикроешь на всякий случай. На, держи, здесь три штуки, — Портнов отдал капитану бумажный конверт.
— Никита Петрович, не в деньгах дело… а вдруг тут засада какая…
— Да где здесь засада? Где?! Хорошо! Если будет хоть малейший риск, потом еще столько же получишь. Я тебе когда-нибудь врал?
— Нет. Но, чует моя душа, добром это не кончится, не кончится это добром, я…
— Хорош причитать, не баба!
— Не кончится, Никита Петрович, вот увидите, не кончится! Сердце чувствует — бьется о грудину! А помирать неохота… Я только жить нормально, можно сказать, начинаю… такую, блин, тачку присмотрел…
— Не ной, будет тебе эта тачка.
— Аудюха, да, клеевая такая! Только пригнали…
— Получишь ты свою аудюху, пошли!
— А бабки, ну, эти бабки, что обещали, как? Тоже моими останутся?
— И бабки, хрен с тобой. Все?
— Ну, ладно… стукает, так и стукает в грудину!.. Эх, пронесет, может… О, Боже, не оставь раба твоего!
Самые ближние деревья росли метрах в двадцати от ринга. К ним и двинулись, а потом поползли Портнов с помощником: кто-то там был.
Увидев живых людей, доверчивый милиционер двести раз проклял свою алчность. Их всего двое, а тех… Его сердце захолодело и замерло, будто сделалось большой влажной жабой, а затем вдруг прытко, как проникший