пустой на все сто процентов, хотя всего мгновение назад была до краев полной чашей. Поэтому то, наверно, вдруг начинаю тихо смеяться…
«Боже…какая же я…»
— …дура…Я действительно вылитая мать…
Через миг из под одеяла выныривает темная макушка, а еще через один я вижу счастливые, хитрые зеленые глаза. Макс улыбается, уложившись подбородком на мой живот и приподнимает брови.
— Боюсь, что я никогда не привыкну к тому, что ты смеешься во время нашего секса.
«Боюсь, что я никогда не привыкну к тому, что веду себя, как конченная дура рядом с тобой…»
— Что ты там говорила?
— Что я вылитая мать, — тихо признаюсь, слегка касаясь его щеки, — Твой папаша был прав.
— Знаешь? Я не хочу говорить о своем папаше в своей постели.
— Как жаль, что это моя постель.
— Все постели, где лежишь ты, всегда будут моими…
Бархатно парирует, оставляя влажный, горячий поцелуй на коже, которую следом слегка прикусывает. Я взвизгиваю, ерзаю, но меня фиксируют, а Чеширский, фирменный взгляд снова направлен на меня.
— Спрашивать, почему ты пришла к таким выводам, стоит?
Запускаю пальцы в его волосы и глажу, улыбаюсь и жму плечами.
— Потому что я точно также, как она, совершенно не разбираюсь в мужиках.
— Понятно. Не стоит…
— Мне нужно было тебя послать.
— Знаю.
— А вместо того, я с тобой переспала.
— Несколько раз. Да, я тоже тут был.
Я начинаю тихо смеяться, и он поддерживает, но, кажется, моя грудь волнует его куда больше. Он проводит по ней нижней губой, доходит до ореола, захватывает сосок, слегка прикусывая, и я сама собой выгибаю спину. Хочу быть ближе и головой, и сердцем, а он смотрит на меня и, оставляя еще один поцелуй, шепчет.
— Если бы ты знала, как я по тебе скучал…
Я опускаю взгляд, не выдерживаю, и тогда Макс поднимается выше, упираясь предплечьями в подушку, а своей эрекцией в мое бедро, хмурится.
— Малыш, посмотри на меня.
Вздыхаю. При всем своем безумном желании всегда смотреть ему в глаза, иногда это просто невыносимо. Примерно, как сейчас — страшно. Я подпустила его снова, и теперь мне страшно, что я об этом очень сильно пожалею…Макс, словно прочитав мои мысли, точнее их часть, тихо спрашивает.
— Жалеешь?
— Нет.
— Уверена?
— Да, но мне страшно.
— Чего ты боишься?
— Что ты снова причинишь мне боль.
— Этого больше не повторится.
— Хорошо.
Соглашаюсь слабо, а от нервов начинаю накручивать его мягкие волосы на груди себе на палец. Макс тихо цыкает, потом поднимает мое лицо за подбородок и уверено кивает.
— Амелия…мы не можем знать, что будет дальше, но я обещаю тебе, что сделаю все, что могу, чтобы этого не произошло. Наш пакт, который мы заключили тогда во дворе дома, в силе и не был нарушен. Я тебе не изменял. Клянусь.
— Я тебе…верю?
— Это вопрос?
— Да, но самой себе скорее…
— И у тебя есть ответ?
— Наверно.
— Могу его услышать?
— Да, — думаю еще пару мгновений, улавливая бушующие чувства внутри, взвешиваю их, а потом киваю, — Я тебе верю.
— Хороший ответ…
Макс было приближается, чтобы поцеловать меня, но я вдруг закрываю его рот ладонями и хмурюсь сама. Комичная ситуация, ничего не скажешь. Его член вздрагивает, будто проявляет недовольство, и мне стоит больших усилий, чтобы не прыснуть. Вместо этого я держусь мину со всех сил и серьезно утверждаю.
— Но у меня есть условия, — фигурно выгибает брови в ответ на такое громкое заявление, так что улыбка все таки пробивается, и я ничего не могу с собой поделать, — Прекрати. Ты меня смешишь, я же серьезно!
Наконец он берется за запястье, отводит ладонь у сторону, прижимая к подушке, и спрашивает с иронией.
— Интересное начало. Теперь границы ты расставляешь?
— Именно.
— Ну хорошо. Какие?
Макс запускает одну руку под одеяло, а через мгновение я чувствую, как он проводит по мне упругой головкой, и расширяю глаза.
— Ты что творишь?! — взвиваюсь и стараюсь отползти, но поздно.
Почти сразу Макс оказывает во мне, и я откидываюсь на подушки, давясь недовольством, вместо того издав тихий стон. Он хрипло смеется, подминая под себя, берет в крепкое кольцо рук, расставив их по обе стороны, оставляет поцелуи на шее.
— Продолжай.
Его голос такой низкий, глухой, он медленно отводит бедра назад и также медленно возвращается обратно, вырывая из меня еще один стон.
— Ну же, малыш, какие условия?
— Ты…издеваешься?! Кажется, ты хотел поговорить!
— И мы говорим. Называй условия, Амелия, я тебя слушаю.
Еще один подход, который на этот раз вызывает его стон, а меня аж передергивает, и я вонзаю ногти ему в спину, задыхаясь. Я стараюсь концентрироваться, пусть мысли и разбегаются во все стороны, но хрена с два я сдамся и проиграю. Поэтому сбито шепчу…
— Ты не будешь на меня орать.
— Если ты не будешь меня выводить.
Макс резко подается вперед, и я стону в голос, выгибая спину, он снова смеется, прикусывая яремную вену.
— Дальше.
— Мы еще не обсудили первый пункт…
— Да ну? — еще один похожий толчок, — Правда что ли?
— Ты должен себя контролировать.
— Нет.
— Да!
Отпихиваю его так, чтобы посмотреть в глаза, которые пусть и заволокла похоть, но в них все равно есть отголосок разума, к которому я и пытаюсь взывать.
— Я не против твоих эмоций, ты нравишься мне таким, но иногда, когда ты выходишь из себя, ты говоришь вещи, которые…сильно бьют по мне.
— Например?
— Например в доме. Это было жестоко. Эмоции — это эмоции, но огради меня хотя бы от своей жестокости.
Макс молча изучает меня, а я не знаю, как он отреагирует дальше. Может быть что угодно, от скабрезности до очередной шпильки, но вместо всего этого он кивает.
— Хорошо. Я буду себя контролировать, но ты тоже должна пообещать мне не исполнять того, что было в усадьбе моей матери.
— Если кто-то будет на меня нападать, я не стану молчать.
— Я не о Марине.
— А о чем тогда?
— О твоем стриптизе для моего брата.
Рычит, и это вызывает во мне улыбку. Я слегка наклоняю голову на бок, а потом вдруг толкаю его ногой, обвитой вокруг бедер, вперед. В себя. Резко. До конца. Макс такого не ожидает, так что мне достается картина, как этот самоуверенный павлин давится воздухом.
«В кои-то веки я тебя обыграла, козел!» — шальная мысль проносится в голове, и я с триумфальным видном провожу языком по его шее и шепчу еле слышно.
— Ты что ревнуешь?
Мое лицо снова попадает в капкан его пальцев. Пусть твердо, но совершенно