— Она поймёт, — с уверенностью сказала Князева, тоном своим собираясь ту же веру вселить и в Тамару. Аня чуть помолчала; саму себя она почти убедила. Уже хорошо.
— Всё-таки, она не глупая, Том. Она знала прекрасно, что танки к Дому не просто так поехали. Ещё с августа муть эта началась…
— Ты держи меня, пожалуйста, в курсе! — перебила Тома подскочившим голосом. Князева вздрогнула от шуршания, появившегося в подскочивших децибелах женского голоса, но быстро поджала губы в желании ругнуться на саму себя.
Дьявол, понять надо было, что Филатовой тяжело такие объяснительные «успокоения» слушать. Ещё и в одиночестве!..
Валеры-то дома нет.
— Буду, — кивнула Анна в попытке отогнать мысли о состоянии и местоположении других бригадиров. — Всё, что узнаю, в первую очередь, тебе донесу.
— Спасибо, Анечка, — отозвалась подруга и, кажется, всхлипнула.
У Князевой от этого сырого вздоха неприятно заскребло внутри. Словно злые мысли все материализовались, тело обрели, будто из воздуха, и мелко-мелко новыми коготками проводили по нутру, остроту натачивая.
Девушка потупила взор на носки замшевых ботильонов. Поняла, что успокоить Тому никак не могла; обычного «успокойся» Филатовой всегда было мало, а большего Анна сказать бы не смогла.
Она помялась, а потом, чувствуя себя хулиганом, попавшимся на глаза милиции, сбросила, так и не попрощавшись.
Дурные мысли и слова, которые никак не хотели из головы пропадать, сменили когти на древние ритуальные кинжалы с резными рукоятками. Первый нож вонзился Анне куда-то в низ лёгких.
Князева откинулась на спинку дивана, на котором, вероятно, должна была провести ближайшие часа три-пять — и то, как минимум. Трубка в кулаке ощущалась коробкой динамита, способной оторвать к чертям собачим все фаланги. В любой момент.
Гадство.
Девушка повернула голову, смотря в другой конец коридора.
Все двери были закрыты, словно за ними и не было ничего — лишь замурованные ранее комнаты. Никакая девушка не выходила из своей палаты попить, подышать свежим воздухом или позвонить. Никакая медсестра не несла младенца на кормление матери. Никакая роженица не кричала, в болях принося в этот мир новую жизнь.
«Чтоб у Ольги всё было хорошо…» — мысленно обратилась куда-то во Вселенную Князева и сжала руки в кулаки. А потом глаза прикрыла, говоря уже не в пустоту, а конкретного к человеку одному, её бы не услышавшему.
«Мама. Помоги ей. Чтобы всё лёгко прошло. Не мучай, если тяжело ей будет, не тяни, сделай кесарево…»
Аня ещё немного губами пошевелила в просьбах, которые навряд ли кто-нибудь услышал бы, а потом снова подняла корпус, поудобнее устраиваясь в низком кожаном, на удивление мягком диване. Тишина была почти звенящей. Только диктор по радио, которое медсестра за регистратурой слушала, говорил, что в центральные больницы города поступили первые жертвы гражданского населения.
Что есть первые смерти.
Работница родильного дома ахнула и, кажется, затряслась в слезах над каким-то заполняемым журналом. У Анны похолодело сердце в дурной мысли, которую она побоялась озвучивать даже.
Раньше, чем Князева отогнала от себя плохие думы, чем смогла губы разлепить, чтобы вздохнуть полной грудью, пальцы сами набрали номер, уже не путаясь в цифрах.
Витя, утром уезжая, говорил ей, что сегодня Саша из «деловой поездки» с Америки возвращается. За Беловым Кос и Фил поехать должны были, а Пчёле следовало из Внуково забрать Сашиного армейского друга, Фархада, приехавшего в Москву по такой же «деловой поездке».
И с семи часов, тридцати четырех минут Аня своего мужчину не видела, не слышала.
Девушка шмыгнула носом, позволив вдруг себе такую жуткую слабость, и покосилась беспокойным взглядом на часы, висящие над дверным проёмом на улицу. Одиннадцать пятьдесят семь.
Четыре часа, двадцать три минуты. Не такой большой срок разлуки; Анна уже как полтора года не считала сутки без Вити причиной сильно переживать о его состоянии — ведь знала, кого любила, как часто бригаде нужно было решать свои дела, иногда за пределами области. Она ещё в конце девяносто первого года привыкла, что Пчёла после «разборок», длившихся по паре дней, возвращался, вопреки её страхам, живой и невредимый, даже без единой царапинки. Чуть позже, к марту девяносто второго, Князева вообще мысли научилась занимать работой, бытом, литературой…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Только вот… неспокойно — хотя и глупо. Ведь, кажется, чем эти четыре с половиной часа отличаются от других часов, какие они с Витей не держали связь?
Люди умирают каждый день. Анна это знала. Только не каждый день об этих естественных — и не очень — смертях говорили по радио. Всеобщее напряжение сказалось на Князевой, как бы она не хотела не поддаваться тому безумию, которое захлестнуло столицу вместе со всей страной. Ещё и скорбные скулежи медсестрички, спрятавшейся за стойкой регистратуры, на череп ощутимо давили.
И каждый её вздох, всхлип — как капля, срывающаяся с худого крана, и капающая на мозг Князевой.
Хватит.
Аня поджала губы, ругаясь на себя за никудышную стрессоустойчивость, какую та же самая Тамара считала чуть ли не невероятной, и отвернулась в сторону. Прикрыла глаза.
Звук гудков по протяженности, тягучести своей напоминал тёплый пластилин; в такт «пи»-канию под веками бордовым появлялся численный отсчёт.
Цифра и гудок, следующая цифра и новый гудок…
Князева разрывала и без того перегруженные линии, а вместе с продолжительным молчанием по ту сторону провода разрывала и собственную душу. Она сама не заметила, как губы изогнулись в злой усмешке, какой Анна от самой себя не собиралась скрывать.
«Ну и дура, что набрала», — кинула она сама себе и крепче поджала губы, пачкая, вероятно, помадой с нижней губы не прорисованную выемку над верхней. «Так хоть надежда была. А теперь как успокаивать себя будешь?»
«А он просто не слышит» — предположила Анна в попытке себя переубедить и вздрогнула от очередного гудка в осознании, как неубедительно прозвучала бы мысль, если бы Князева решилась вслух её произнести.
«Или, наоборот, слышит. Но телефон найти не может»
«Сама знаешь, что трубка всегда при Пчёлкине»
«Он с Фархадом разговаривает. Объезд ищет, чтобы в город заехать»
«Всё равно знаешь, что Витя всегда на звонки отвечает»
«А он… курит!»
«Что мешает ему параллельно разговаривать по телефону?»
«Пчёла с другим человеком по телефону говорит!..»
«Тогда почему сигнал идёт, а, Аня?..»
Она почти судорожно выдохнула в усталости от баталии с самой собой, и тогда двенадцатый гудок оборвался. Вместе с ним оборвался и звонок, отправленный, в никуда. Трубка отозвалась долгой высокой нотой, название которой, вероятно, знала Ольга.
Аня кинула телефон в сумку, словно секунду назад в кулаке сжимала не трубу, а змею, шипящую и вьющуюся меж пальцев.
«Ну, и к чёрту всё»
Она посмотрела прямо перед собой, думая о мыслях, какие сама не осознавала, и взгляд из пустоты вырвала, только когда медсестра вышла из-за стойки регистратуры. Анна проследила за фигурой в белом хло́пке, словно думала, что сероглазая позовёт её с другого конца коридора, или, напротив, приведёт кого-то к Князевой.
Но девушка чуть пригляделась и увидела меж пальцев медсестры тонкую сигарету.
Почти обозлилась на девчонку; её желание покурить стало чуть ли не последней каплей, упавшей в чашу Аниного терпения.
Чашу, и без того наполненную до краёв.
Князева скрестила руки на груди, снова чуть спустила корпус по спинке кресла. Закрыла глаза в очередной борьбе с неспокойными мыслями, в которой, вероятно, с самого начала был известен победитель, и стала следить за дыханием.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Анна не заметила, как провалилась в дрёму, из которой её не выдёрнул ни тон диктора с радио, ведущего экстренные новости, ни шарканье синеньких кроксов медсестры со стойки регистратуры.
По Дому Советов попал очередной снаряд, но Князева об этом не знала. Равно, как и не знала о милицейской «буханке», мчащейся с Цветного бульвара к Бутырскому СИЗО с пятью бандитами и целым ОМОН-овским конвоем на борту.