создание и вонзится в юношеское сердце, в то время как посреди белой ткани расплывется кроваво-красное пятно. Он представил, как на негнущихся ногах выходит из машины, перед глазами все еще темно и неясно после резкого торможения и описанного по шоссе круга, но парень все равно заставляет себя идти; опускается на колени перед распластавшимся на холодном асфальте телом, бросает короткий жалостливый взгляд на мертвое лицо и не может отвернуться, потому как на нем застыла улыбка — глаза такие радостные и до сих пор яркие, а из уголка рта вытекает тоненькая бардовая струйка. И брюнет в неверении сжимает уже остывшую крохотную ладонь, тянется к телефону, забытому где-то в заднем кармане джинс, набирает вслепую номер, а после срывается на крик, пока гудки пытаются перебить эти страшные вопли.
Но подобного не происходит. Машину закручивает и выносит прочь с дороги — Джек все ждет удара детского тела о жесткий капот, но вместо этого слышит лишь хруст ломающихся стеблей и скрежет днища. Наконец, когда все утихает, и автомобиль оказывается зажатым в объятии крупных початков, (видимо, не снятых во время общего сбора урожая и теперь бесполезно гниющих в ожидании первого и последнего в своей короткой жизни снега), парень обреченно улыбается и не может встать с водительского сиденья, придавленный к нему какой-то внешней, невидимой никому, силой.
Но ведь он сейчас там, — тихо шепнул гадкий голос в сознании, и Дауни в ответ лишь слабо улыбнулся, чтобы не зарыдать от страха. — Маленький, ни в чем не повинный ребенок, судьбу которого ты вот так оборвал в самом ее начале. Видишь, к чему привели твои эгоистичные желания и цели? Теперь доволен? Представляешь ли ты мать, которая сегодня к ужину не дождется своего драгоценного сына, изгложет сердце пустыми волнениями, а затем в поисках ребенка придет сюда? Увидит распростертое тело и упадет рядом с ним, застынет и пролежит так несколько суток к ряду; затем с высушенным лицом проклянет тебя, быть может и не зная твоего настоящего имени, и бросится под колеса другого автомобиля. Потому что дома давно уже остыли приготовленные с теплотой и заботой блинчики, политые сладким клубничным джемом. Потому что боль внутри настолько сильна, что ее не сдержать, а проще выпустить прочь, позволяя ей раствориться в грязном воздухе вместе с вспорхнувшей на небеса душой. Потому что жить больше не хочется, дышать стало невозможно, а научить уже некому. Ну, смелей, выходи из автомобиля, оглянись вокруг и продолжай погоню за невозможным, этого же ты так сильно хотел!
Джек сполз с сиденья и тоненько взвыл, сам не понимая из-за чего. В последнее время состояние грусти и апатии стали даже более, чем просто привычными; но иногда это была крошечная заноза, а порой кровоточащая рана прорезала грудь, заставляя корчиться в бессилии и молить о неизвестном чуде. Парень не хотел и не мог самому себе признаться в том, что угодил в темный омут, о котором говорят многие, не испытав на себе и нисколько не представляя о существующем на самом деле ужасе.
Депрессия.
Это слово отпечаталось где-то в голове, прозвучав тихо и немного виновато. Оно заставило брюнета умолкнуть и обхватить себя кольцом рук в жалкой попытке подарить этими объятиями тепло и утешение. Словно глубокая бездна, в которой нет ни единого огонька, ни самого малого просвета и намека на солнечный луч, раскрывается перед тобой во всем своем величии и великолепии. Ты смотришь на нее с опаской, не понимая, зачем именно сейчас нужно делать шаг навстречу пугающей темноте, когда из дыры веет осенним холодом и пахнет чужой грустью. Тебе странным кажется, что пустота зовет к себе, открывает перед любопытной парой глаз красоту и ею же очаровывает: глядя на темно-синие потеки космоса, на затерявшиеся меж ними крошечные точки звезд, будто отколовшиеся кусочки сахара, хочешь на себе ощутить дыхание мертвого неба, раствориться в тишине и навечно остаться внутри удивительного места… Делаешь тот самый шаг, но чувство эйфории не накрывает с головой, как то было обещано. Радость и некогда охватывавшее сознание счастье сменилось безмолвной задумчивостью, равнодушием, а бороться с давящим пространством уже нет сил — контроль над телом давно потерян, и теперь оно подвластно лишь прихотям заманившей тебя пропасти. Проваливаешься глубже, еще и еще, пока не становится скучно думать или не потеряется смысл дышать. Будешь погружаться в обволакивающую каждую клеточку кожи тьму, медленно теряясь в ней, исчезая, превращаясь в чуть видимый силует.
А после ничего. Ты утонул навсегда. Это и есть смерть, которую люди так сильно боятся и воображают скелетом в угольно-черном плаще со вздернутой кверху косой, умостившейся на одном из костлявых плеч. Но на самом деле нет никакой встречи с безликой старухой, а только пустота, густая и непроглядная.
И Дауни провалился, исчезнув в космической тишине подобно оторвавшемуся от группы космонавту, вот только… воздуха в баллонах осталось не так уж и много.
Парень делает короткий выдох и пулей выскакивает из машины в ледяное утро, с полузакрытыми глазами проходит чуть вперед, опуская руку на урчащий капот, чтобы при необходимости не потерять драгоценную опору. Глядит неверяще на промерзшую землю, держась за блестящий бок джипа, и счастливо улыбается.
На обочине никого нет.
Ни детских следов, ни измятых во время внезапного прыжка ребенка кукурузных листьев — ничего, будто парень выдумал себе очередной кошмар и теперь не может отличить выдумку от реальности. Ничего нет. Это все не по-настоящему. Но тогда зачем?
«Чтобы я понял», — подумал Джек, мысленно перекрикивая пустоту и обращаясь к чему-то несуществующему, словно внушая ему только что родившуюся в голове истину. «Потому что иначе нельзя. Я едва не умер в собственной душе, чуть-чуть не потерял последнюю ниточку, которую какой-то глупец назвал смыслом жизни. Как будто кто-то принимал за меня решения, смотрел моими глазами и говорил все то, о чем мне хотелось бы умолчать. Да, черт возьми, я еще не закончил в Бостоне. И сейчас подобно тому безумному ребенку прячусь в поле, затем делаю резкий, отчаянный выпад, не размышляя о том, что любой другой автомобиль может и не остановиться посреди шоссе… Мне нужно вернуться. Попытаться поменять что-то в себе, вернуть спокойствие, но отпустить старое навсегда, чтобы оно не висело на шее мертвым тяжелым грузом. Правда, я не знаю, как это сделать… И не могу понять, что именно, но желание действовать разрывает изнутри, движет всем существом и вынуждает говорить сейчас эту чушь, от которой, на удивление, и вправду становится легче.