— Что ты знаешь об этом деле, сестрица? — спросил Лисицын.
— Не виноваты они! Не могли они ее убить! Они — дворяне, князья! Как можно князю какую-то девку безродную убивать? Надоела — дал бы денег да и прогнал прочь, так оно делается! А он, дурак-то мой, повенчался!
— Откуда рылеевские дармоеды узнали, что Орест на Степановой повенчался? Ведь коли это и впрямь случилось, так втайне, — сказал Лисицын. — Кто про это мог знать? Ну что они тело забрали, докопаться несложно, и повод есть — сами ее вздумали похоронить, чтобы не открылась ее брюхатость, это плохо…
— Акимка… Точно, Акимка! Сбежал и донес! — закричала княгиня. — Да я ж его под землей найду, ирода, убийцу!
— Мой друг, ее нужно лавровишневыми каплями отпоить, — тихо сказала мужу Лиза.
— Нет, не каплями. Юшка, тащи сюда штоф с «ерофеичем»!
«Ерофеич» был давним средством от всех хвороб. Настоянный на множестве трав и апельсиновых корках, он с легкой руки былого фаворита Орлова, Григория Первого, крепко вошел сперва в моду, потом в обиход. Им только что от предсмертной икоты больных не потчевали.
Выпив немалую стопку единым духом, Ухтомская села и некоторое время молчала.
— Сестрица, сестрица! — Лиза стала тормошить ее. — В себе ли ты?
— А теперь, Маша, растолкуй внятно, с чего к Оресту с Платошей привязались, — велел Лисицын. — Мало ли что беглый камердинер набрехал? Тут каждое слово доказать надо.
— Так ведь и свою правоту доказать надо, а не выходит! К нам приехали вроде бы тайно, скрытно, чтобы не позорить, говорили с ними в моей гостиной. Пристав сперва был любезен. Спрашивал, где они изволили быть в ту ночь, когда Степанову удавили.
— А ты?
— А я уже спать легла, я в одном шлафроке у дверей слушала, сама не показывалась. Не могу ж я на люди неприбранная…
Княгиня Ухтомская была уже не в тех годах, когда непременно нужно блистать перед всеми, даже перед приставом полицейской части. Смолоду была хороша собой — Лиза помнила ее сорокалетней, пышной, ярко одетой, лицом даже напоминавшей покойную государыню. Но с годами Марья Ухтомская сделалась похожа на брата — лицо отяжелело, обвисло, да и в зубах была недохватка. К тому же она поседела, но обычно седину запудривала, а сейчас, когда волосы были расчесаны и убраны в покоевый чепчик, то даже при свечах можно заметить сплошное тусклое серебро.
— И что ж ты услышала? — спросил Лисицын.
— То и услышала — в ту ночь они, светы мои, с кем-то резались в карты на Петергофской дороге в каком-то кабаке. Нарочно туда на трое суток уехали, и про то все знали. Играть сцепились с какими-то шулерами, продулись в прах, как раз той ночью были уже не в своем уме — сутки из-за стола не вставали. Я им верю — и батюшка их был таков! Теперь же — шулеров не догнать, скрылись с добычей, а хозяин того кабака утверждает, что за гостями не следил, они могли и вечером, и среди ночи уехать и приехать, он бы не заметил.
— Врет! — закричала Лиза. — Николенька, он врет! Такого не бывает!
— Бывает, — отвечал супруг. — Я знаю, о каком кабаке речь. Мои бестолковые племяннички там часто бывали, играли в верхней комнате, хозяин их знал и знал также, что от них большого шума не будет. У него не было нужды болтаться в коридоре и ждать, пока начнут проказить. Они как-то стул и зеркало сломали, так потом вдвое заплатили. Плохо дело, Маша, плохо дело…
— Так это еще не все! Их обвиняют в том, что они убили священника, отца Мисаила!
— Это еще для чего, с какой стати?
— Священник венчал Ореста и Степанову. Они, убив дансерку, хотели уничтожить всякое доказательство Орестовой связи с ней и пошли, чтобы забрать церковную книгу с записью. Священник мертв, книги нигде нет! Орестушка с Платошей божатся, что не желали его убивать, что сам упал и головой ударился, что книгу в глаза не видели! А проклятый Акимка донес, что они тому отцу Мисаилу грозили, били его! Они толкуют, что кто-то там еще был, дрался, как бешеный турок, Платоше руку сломал, а им в ответ — не было такого, а руку ночью в Летнем сломать нетрудно — возьми да и скатись с лестницы! Я, услышавши, чуть не повалилась. Их спрашивают: коли не вы, то кто же старика упокоил, врагов ведь у него не было? Какие враги у старца восьмидесятилетнего? А им и ответить нечего! И где книга — никто не знает, выходит — они унесли и уничтожили! Господи Иисусе, как быть, что делать, куда бежать? Их забрали, увезли! Даже человеку не позволили с ними ехать! Я выбежала, деньги сулила! Не взяли!
— Дура ты, сестра. Кто ж открыто деньги сует? — спросил Лисицын. — Ничего, просидят ночь в казематке, глядишь, поумнеют. Завтра я сам ими займусь.
— Ночь в казематке? Князья Ухтомские? Да ты свихнулся! Ты сейчас же поедешь к Рылееву! Слышишь? Ты еще одет, вели закладывать экипаж, поезжай к нему, добивайся, чтобы принял!
Княгиня словно обезумела — схватила брата за грудки и стала трясти, да еще с немалой силой.
— Маша, Маша! — кинулась к ней Лиза, чтобы оттащить. Но Лисицын и сам оторвал от себя ее руки.
— Нет, это ты взбесилась! Меня и на порог не пустят! — сказал он и оттолкнул сестру.
Не устояв, Ухтомская села на канапе.
— Я взбесилась?! Братец, или ты оглох? Ты сейчас же, сию минуту, едешь к Рылееву! Или ты забыл, чем мне обязан?! Что бы ты был без меня?!
— Да что ты все тычешь мне в нос тем завещанием? Лиза, выйди! — приказал Лисицын.
Лизе не было нужды оставаться — она и так знала, какими любезностями обменяются братец с сестрицей.
— Да, друг мой! — и она беспрекословно покинула гостиную.
Помянув давнее подделанное завещание, Ухтомская начнет хвалиться другими своими подвигами, столь же похвальными. Если бы эту похвальбу слышал обер-полицмейстер Рылеев — даже он распорядился бы приготовить для княгини особо сырой каземат в Петропавловской крепости. Но Лиза доносить на Ухтомскую не собиралась, наоборот — она встала недалеко от дверей, чтобы, боже упаси, кто-то из дворовых людей не вломился некстати в гостиную.
Обычно обмен любезностями был недолог, но на сей раз он затянулся. Видно, княгиня не собиралась легко сдаваться. Лиза подошла поближе и услышала:
— Коли так — я сама к нему сейчас поеду!
Это явно некстати. Взбудораженная княгиня могла наговорить Рылееву лишнего — и даже в том случае, если ее не впустят в дом, она посреди улицы выкричится так что потом сильно пожалеет. Обер-полицмейстер Рылеев скверный, но дворня у него, поди, вышколенная, все примечает.
Лиза пошла вниз, в людскую, и тут ей повезло — она там обнаружила Матвеича. Он уже не меньше часа прохлаждался, балуясь горячим чаем, сидел красный и довольный. Напротив развалился мужчина, которого Лиза видела впервые в жизни, но сразу поняла: вот она, каторжная рожа! Ноздри, правда, у этого детинушки были целы, но общий вид наводил отчего-то на мысли о виселице, а когда незнакомец, вскочив, поклонился и угодливо улыбнулся, оказалось, что у него отсутствуют все зубы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});