— Разочаровать Андроника опасно.
— Я его не разочарую. Может быть, он получит даже немного больше, чем рассчитывает, — и немного меньше…
Мы помолчали, потом я заметил:
— Выдающийся, блестящий человек, но дилетант. Он хотел бы получить мои знания в виде пилюли, чтобы можно было проглотить их одним глотком. Он хочет волшебства, Филипп, но недостаточно… недостаточно.
— Ты его не знаешь. Он хочет всего, что существует, а когда получает, тут же начинает желать большего.
— Когда он узнает, что для овладения моим знанием потребуется десять лет учения, если он способный ученик, и пятнадцать — если не очень способный, его интерес увянет… Такое знание рождается в боли, голоде и неустанном упражнении ума и тела. Боль и голод он ещё кое-как выдержит, но упражнение?.. Да никогда!
— Ты можешь предвидеть будущее, Кербушар?
— А кто этого хочет? Наша жизнь держит завесу между ожиданием и ужасом. Ожидание — это морковка, которую подвешивают перед мордой осла, чтобы он постоянно бежал вперед. А ужас — то, что он увидит, если отведет глаза от морковки…
— Ты слишком мрачен.
Конечно, я был мрачен, хоть это у меня и не в обычае. Не навеял ли это чувство Андроник? Или, может быть, Бардас?
— Люди его любят. Хотят, чтоб он стал императором.
— Толпа всегда желает сделать своего героя императором, однако не успеет он стать императором, как у толпы появляется новый герой, которого она желает поставить на его место… Если когда-нибудь станешь героем толпы, Филипп, помни: каждый, кто рукоплещет тебе, носит за поясом нож убийцы.
Глава 45
Я сидел один в комнате, предоставленной Филиппом, перед стопкой бумаги, и собирался начать зарабатывать себе на жизнь. Кошелек, который дал мне Андроник, был достаточно увесист, но я не привык надеяться на подарки.
Милости высокопоставленных особ, мужчин или женщин, похожи на краску смущения на щеках куртизанки — они так же редки, на них так же приятно смотреть и на них так же нельзя полагаться.
Мое обладание эзотерическим знанием поставило меня в такое положение, что, действуя с умом, я мог бы стать достаточно важной персоной.
Андроник может и вправду когда-нибудь сделаться императором, да и сейчас его могущество уступает только могуществу самого Мануила…
На этот раз я решил переписать «Кабус-Намэ» — превосходную книгу принца Гурганского.
Ни одна другая книга не учит столь многому в области практических дел жизни, и во время долгого похода через Европу я много раз читал и перечитывал её страницы. Однако, приступая к делу, я не начал с самого начала, а выбрал одну из позднейших глав, в которой принц рассматривает особенности службы властителям.
Едва лишь начав, я вспомнил мысль, которую тут же записал. Несомненно, она пришла мне в голову в связи с моим нынешним положением:
«Едва лишь когда-нибудь властитель твой покажет, что
твое положение при нем прочно, с того самого мига начи-
най чувствовать себя неуверенно».
Далее следовала мысль, что тот, кто спорит с царем, умирает ранее назначенного ему часа.
Эти мысли стоило запомнить; о характере Мануила мне не было известно ничего, кроме того, что он любитель войны и охоты, но ни Андронику, ни Бардасу я не доверял.
Целую ночь я переносил из памяти на бумагу страницы книги, которую перечитывал так часто; но, поскольку я с детства был обучен дословному запоминанию, это не составляло никакого труда. Нужно было лишь записать строку или мысль из книги, чтобы её содержание тут же вставало в памяти.
Я писал до тех пор, пока не отяжелели веки, а потом потянулся, расправляя члены, подошел к окну и, распахнув его, поглядел на ночь и на город.
Поверх блестящих куполов, поверх темных зеркальных вод Золотого Рога смотрел я в сторону Азии.
Скрытый во мраке за входом Золотого Рога, лежал Босфор — а за ним моя судьба.
Там ждал меня не только отец, но и что-то еще.
Было ли это предчувствие? Или древнее друидское знание? А может быть, какая-то атавистическая память звала меня обратно?
Мы, кельты, очень давно пришли из Центральной Азии — по крайней мере, так говорится в самых древних сказаниях. Не потому ли живет во мне какое-то побуждение возвратиться назад по следам переселявшихся народов? Не осталось ли там, позади, чего-то утерянного? А может быть даже, я должен вернуться туда, как некоторые рыбы возвращаются в речки, где родились, чтобы выметать икру?
А мой отец? Каким он окажется теперь, мой отец, герой моего детства? Старым? Седым? Сгорбленным? Потерявшим свою прекрасную силу? Изувеченным? Ослепленным?
Мог бы Андроник открыть передо мной ворота Аламута? Или Мануил? Судя по всему, что я слышал, этого не смог бы сделать никто, но что такое, в конце концов, один раб для владык мира? Может быть…
В конце концов я уснул.
Меня разбудил рассветный холод. Пели первые дневные птицы, журчала вода во внутренних фонтанах в доме, и я снова вернулся к столу.
Это был тот час, когда ум свеж, час первой и величайшей ясности. Мысли текли легко, словно вода из родника, и я писал, писал, писал…
Пришел Филипп, за ним следовал раб с завтраком.
— Я слышал, как ты здесь ходишь… — Он поднял несколько листков: — Можно взглянуть?
Читая, он слегка кивал.
— Интересная вещь, — заметил он потом. — Ты попросишь Андроника помочь тебе деньгами для этой работы?
— Не Андроника, — сказал я, — а Мануила.
— Императора?! Но как ты встретишься с ним?
— Просто попрошу. Многие вещи не делаются просто потому, что их не пытаются сделать.
— А как на это посмотрит Андроник?
Я усмехнулся.
— С сомнением, полагаю… но я ведь не слуга ни ему, ни Мануилу. Андроник от этого не станет меньше мне доверять… потому что и сейчас не доверяет вовсе… а ценить меня, может быть, станет выше.
— Рискованная игра.
— Скажу на это то же, что всегда говорил раньше: у меня резвый конь.
Я с улыбкой собрал бумаги и положил их стопкой под мраморный груз на краю стола.
— Пойдем, посмотрим город.
Пора было сделать два дела: найти осведомителя Сафии и, если возможно, разузнать, что случилось с Сюзанной.
— Постоянно жить в одном городе опасно, Филипп, потому что начинаешь придавать чрезмерное значение тем, кто живет здесь. Если же сравнивать их с другими, то тени их частенько становятся куда короче… Я обнаружил, — добавил я, — что, когда человек один в зале, его шаги звучат громче.
Улица, к которой мы искали путь, оказалась узким проездом, отходящим от широкой центральной улицы Мезе. Это была торговая улочка неподалеку от Зевксипповых терм.
Лавка, куда я зашел, была совсем небольшая, там продавались товары из многих земель, а человек, вышедший нам навстречу, оказался персом.