Он хвастал, разражался пустыми тирадами и опять хватался за меч, дико тараща глаза.
— Ну, вытаскивай уже свой меч, — предложил я, — и я тебя отхлещу твоим же клинком или выдергаю тебе бороду, волосок за волоском! Посмотрите на него! — я показал на огромный живот. — Кто такая эта обрюзгшая тварь — сказитель историй или хранитель тайных богатств? Поговаривают, будто Абдулла-рассказчик — на самом деле Абдулла-доносчик и получает мзду за чужие секреты…
Наклонившись к зрителям и подмигнув, дабы показать, что шучу, я продолжал:
— Вы думаете, это чудовищное вздутие — живот? Если вы так думаете, то вы глупцы. Это — огромный мешок, в котором он таскает свои сокровища!
И вопросил, указывая на это раздувшееся брюхо:
— Я все думаю: сколько же богатств он прячет в таком здоровенном мешке? Может, откроем да поглядим?
— Нет! — завопил Абдулла. — Этот человек…
Вытащив кинжал, я попробовал лезвие пальцем.
— Ну, подходите же! Давайте взрежем этот мешок и посмотрим, ошибаюсь я или нет. И если я не прав, — я широко развел руками, — что ж, признаю ошибку и принесу извинения… А может быть, — прибавил я пренебрежительно, — мешок этот надут одними лишь ветрами! Однако поглядим. Ну, подходи же, Абдулла! Это будет честная проверка! Давай откроем мешок! — Я оглядел зрителей: — Об заклад бьюсь, что этот мешок полон монет! Кто хочет со мной поспорить?
Толпа, все растущая, вовсю развлекалась: Абдулла сперва онемел от гнева, который быстро сменился яростными протестами, а потом появились и признаки страха.
Сквозь толпу протолкался какой-то широкоплечий человек с открытой волосатой грудью:
— Я бьюсь об заклад, что в пузыре этом ничего нет, кроме ветров! Нету там ни одной монетки! Я согласен поспорить! Открывай!
— Ну, иди же, Абдулла, ты ведь любитель состязаний! Помоги нам разрешить наш спор!
Я потянулся левой рукой к его кушаку, держа в правой выставленный напоказ кинжал.
Он отскочил с проворством, поразительным у такого тучного человека, но при этом споткнулся и упал прямо в кучу верблюжьего помета.
— Ну, подходи же! — запротестовал я. — Не прячься там! Я в один миг открою твой мешочек!
Говоря это, я схватил его за бороду — смертельное оскорбление в любой мусульманской стране — и приставил конец кинжала к его жирному брюху.
Повернув руку, я легонько ткнул его в живот кулаком, сжимающим кинжал.
— Вот сюда? — спросил я у толпы. — Или, может, вот здесь будем пороть? — и ткнул его ещё раз, теперь сбоку.
— Попробуй вон там! — широкоплечий указал носком ноги на место сразу под широким поясом.
— Отлично! — расслабив руку, сжимавшую бороду, я занес кинжал. — Ну-ка…
Абдулла выскользнул из-под кинжала, словно угорь из жирной ладони, вскочил на ноги, налетел на стенку здания, да так, что чуть не упал, и пустился наутек, провожаемый всеобщим хохотом.
Некоторые зрители стали расходиться, но многие остались на месте.
— Вот сюда! — какой-то грек показал мне на камень. — Ты сбросил с престола царя — ну так займи его место и развлеки нас рассказом!
Этот грек был стройным, изящным человеком в богатом полукруглом плаще темно-бордового цвета, украшенном по воротнику и по подолу вышитой полосой, усыпанной драгоценными камнями — жемчугом и гранатами. Под плащом была туника длиной почти до колен. Икры крест-накрест обмотаны ремнями сандалий.
Он показал на Айешу:
— Хороших кровей у тебя кобыла. Такой кобылицей мог бы гордиться и царь.
— Цари бывают разные, — заметил я, — а кобыла эта моя.
Он вынул из складок пояса монету и бросил мне небрежным жестом. Золото блеснуло в солнечном свете, когда я ловко подхватил её на лету.
— Ну, давай, рассказчик историй, послушаем, на что ты способен.
Отвесив низкий поклон, я заговорил, передразнивая обычную манеру базарных сказочников:
— О могущественный! Каково будет твое желание? Хочешь ли послушать историю о халифе Багдадском? Или об осаде Трои? Прочесть ли тебе наизусть из Аристофана? Из несравненного Фирдоуси? Или пожелаешь услышать о дальних морях и о землях, неведомых византийцам?
— Может ли быть такое? — Он высокомерно приподнял бровь. — Византия — это центр мира!
— О-о?
— Ты в этом сомневаешься, бродяга?
— Я вспоминаю Рим и Карфаген, Вавилон и Ниневию… Каждый из этих городов был в свое время центром мира, а ныне все они — руины.
Его это позабавило:
— Ты воображаешь, что с этим городом будет то же, что с другими? Ты шутишь!..
— А разве я спрашивал у жителей любого из этих городов, верит ли хоть один из них, что их город когда-нибудь будет лежать в руинах? Каждый век — преходящий век, и города, друг мой, тоже преходящи. Каждый из них рождается из праха; каждый мужает, стареет, потом угасает и умирает. Идущий мимо путник смотрит на курган из песка и обломков камней и вопрошает: «Что было здесь?..» — а в ответ ему только эхо — или шум ветра, пересыпающего песок…
Поклонившись ещё раз, я осторожно добавил:
— Может быть, твой город получит из степей новую жизнь, новую кровь.
Я взглянул ему в глаза и сказал:
— Может быть, сейчас здешняя кровь слишком разжижена, и благовония ценятся больше, чем пот…
— Ты говорил о Трое. Что ты знаешь о Трое?
— Может быть, не больше, чем знали Вергилий или Гомер… А может быть, и немного больше, потому что сам ворочал веслом на галере.
— Раб? Я это подозревал.
— А разве мы все порою не бываем рабами? Рабами обычаев, положения, идеи… Кто из нас истинно свободен, о византиец? Да, я был и рабом, но не только рабом — и моряком, чей парус видели винно-темные воды, воспетые Гомером, и моря, неведомые византийцам.
— Ну вот, опять. Что это за моря?
— Ты читал Фития? Или Скилакса? А Эвдоксия? Я плавал по морям, которые видел Фитий. Говорить ли мне о них?
— Нас бы это развлекло… — Я не нравился этому византийцу. — Рассказывай, бродяга, и если твоя сказка будет хороша, ты получишь ещё одну монету.
— Так знай же, — я скрестил ноги, усевшись на отшлифованном камне, — что далеко на западе холодный палец земли вонзается в темные воды моря, именуемого Атлантикой. Неприветливы и скалисты эти берега, и живет по ним крепкий народ, который с древних лет добывал себе пропитание из моря. С незапамятных времен заходили эти люди далеко в открытое море в поисках рыбы. Знай же далее, византиец, что ещё давным-давно эти люди строили из дуба большие корабли, борта которых были выше, чем у римских галер; большие корабли с кожаным парусом и без весел. На этих судах люди плавали к далеким землям, на судах, рассекающих грудью холодные зеленые волны, следуя за полетом крупных серых гусей, которые каждый год летят на запад над холодными и ещё более холодными водами… Они плавали к Ледяной земле — Исландии, к Зеленой земле — Гренландии и даже к берегам, лежащим за ними.