В день отъезда Войницких из Петербурга потеплело. Сумрачное небо низко нависло над городом, крупными хлопьями повалил снег, засыпая все вокруг. Катя в холле особняка простилась с вышедшими ее проводить Петром и Натальей Федоровной. Наклонившись, судорожно прижала к себе детей, а затем стремительно вышла из дома, стараясь не оглядываться, потому как боялась, что не сможет оставить их и уехать. Войницкий ждал ее на крыльце. Снежинки падали на его непокрытую голову, застревая в золотистых кудрях. В серых глазах легко читалась грусть от расставания с дочерью. Станислав почти час провел с ней в гостиной перед отъездом, пока грузили багаж Катрин, но этого было так ничтожно мало, учитывая, что он расстается с ней на неопределенный срок, и, может статься, что и вовсе не увидит ее больше.
Поддерживаемая крепкой рукой супруга, Катя ступила на подножку экипажа и, в последний раз оглянувшись на дом, села на обитое бархатом сидение. Войницкий устроился рядом с ней и захлопнул дверцу кареты. Впереди ее ждала новая, совершенно неведомая жизнь.
Накануне вечером она была у Гурьевых. Они долго беседовали с Полем, и кузен заверил ее, что Николай пришел в себя, хотя состояние его по-прежнему остается весьма тяжелым, поэтому делать сейчас какие-либо прогнозы относительно его здоровья по меньшей мере не ко времени. Тревога, терзавшая ее все это время, отступила, ей на смену пришло щемящее чувство неизбежного расставания. Убедившись, что жизни его ничего больше не угрожает, Катя попросила Ольгу почаще заглядывать в особняк на Большой Морской и писать ей обо всем.
Выехав из столицы, тяжелый дорожный экипаж, запряженный четверкой лошадей, направился в сторону Ростова. Прислуга следовала за господской каретой в менее комфортабельном экипаже. К вечеру они остановились на ночлег. Войницкий, оставив ее в экипаже, прошел на почтовую станцию.
- У них только одна свободная комната, - тихо произнес он, беря ее под руку и помогая выбраться из кареты.
Катерина только пожала плечами в ответ. Ей было все равно, она так устала, что единственным желанием было добраться до постели и уснуть. Правда, не столько тело требовало отдыха, как измаялась душа, терзаемая бесконечными страхами и сомнениями.
Но все же как странно было после всего, через что пришлось им пройти за последние недели, засыпать в его объятьях, чувствовать тепло его руки на своем плече, слышать тихий шепот «moja droga, moja kochany», и от этих нежных слов сердце сжималось от отчаяния. Насколько проще было бы ей принять его холодность и отчуждение, чем эту щемящую нежность! Закрыв глаза и притворившись спящей, Катя с трудом сдерживала слезы, но одна предательская слезинка скользнула по щеке и, скатившись, упала на тыльную сторону его ладони. Вздохнув, Станислав коснулся поцелуем ее виска и, откинувшись на подушки, отодвинулся.
Она плачет, и он стал причиной этих слез. Прав ли он, удерживая ее подле себя? Но как отпустить, если она воздух, которым ты дышишь? А Елецкий так же сильно любит ее? – пришла в голову нежданная мысль. Стукнув кулаком по подушке, Войницкий поднялся с постели. Одевшись и накинув на плечи мундир, Станислав направился в ближайший трактир, что находился в аккурат напротив почтовой станции. Попросив бутылку бренди, он сел за свободный столик. Граф пил не закусывая, раз за разом наливая полную рюмку. Когда бутылка опустела, он хотел было взять еще одну, но передумал и, пошатываясь, нетвердым шагом вернулся на почтовую станцию.
Катерина проснулась от того, что Станислав навалился на нее всей тяжестью и приник к губам в поцелуе. От него пахло бренди и табаком. У нее перехватило дыхание, и Катя попыталась оттолкнуть его, но он только прорычал ей в губы.
- Ты моя! Моя! Слышишь?!
То, что Войницкий был пьян не оставляло никаких сомнений.
Катерина только тихо застонала, когда он, не задумываясь о том, что причиняет ей боль, овладел ею без тени той нежности, с которой обращался с ней накануне. Слушая его частое тяжелое дыхание над ухом, она молилась только о том, чтобы это побыстрее закончилось, и он оставил бы ее в покое. Хриплый стон сорвался с его губ, и он, содрогнувшись всем телом, скатился с нее. Она попыталась отодвинуться от него, но муж, обхватив ее обеими руками, прижал к своему разгоряченному телу. Горячие губы покрывали быстрыми поцелуями ее шею и обнаженные плечи.
- Je te laisserai jamais partir! (Я никогда тебя не отпущу), - услышала она у себя над ухом и содрогнулась от того мрачного тона, каким были сказаны эти слова. В них было и обещание, и угроза. Войницкий уснул, даже во сне не размыкал объятий, а Катя, слушая ее тихое дыхание и ощущая, как мерно вздымается широкая грудь за ее спиной, так и не сомкнула глаз до самого рассвета. Что-то в нем неуловимо изменилось - что-то, недоступное ее пониманию.
Чем дальше на юг они продвигались, тем сильнее ощущалось приближение весны. Воздух стал более влажным, подтаявший снег под колесами экипажа превращался к грязное месиво, по которому с трудом продвигались измученные лошади. Катерина устала от бесконечной тряски и вынужденных остановок, единственным желанием было быстрее добраться до места. Она задремала, склонив голову на плечо супруга. Вечером они планировали быть в Тифлисе, где наконец-то можно будет отдохнуть от тягот долгого путешествия.
Из блаженного состояния полудремы она была выдернута самым жестоким образом. Раздались звуки выстрелов, карета резко остановилась, и она оказалась бы на полу экипажа, если бы не мгновенная реакция ее супруга. Станислав грязно выругался и хотел было заставить ее спрятаться под сидением, но не успел: дверцы кареты распахнулись с обеих сторон, и взгляду уставших путников предстали несколько до зубов вооруженных горцев. Выхватив заряженный пистолет, спрятанный под сидением, Воницкий выстрелил, и один из них тотчас со стоном рухнул в грязь, но Станислава тут же выволокли из экипажа, сильно ударив прикладом ружья по затылку и заломив руки за спину, заставили опуститься на колени прямо в жидкое месиво из грязи и талого снега. Один из горцев, очевидно, предводитель этой шайки разбойников, ухватил его за светло-русую прядь, упавшую на глаза, и заставил поднять голову.
Видимо, приложили его от всей души. Боль нещадно пульсировала в висках, но, стиснув зубы, Войницкий усилием воли пытался сохранить уплывающее сознание.
Из последних сил сохраняя самообладание, он смотрел, как двое горцев вытащили из кареты перепуганную, но упирающуюся жену. Возница был мертв, убитый точным выстрелом в голову. Тело несчастного оттащили к обочине и сбросили в канаву. Катя, бледная, как снег, смотрела на это с расширившимися от ужаса глазами, и трясущимися губами пыталась что-то сказать ему.