— Живет, Юра, — начал он, — в городе Калуге и преподает там математику и физику Циолковский Эдуард Константинович. Друг моей молодости по Москве. Оглох теперь, бедный… Вот он рассчитал и предложил систему космических кораблей для полета на другие планеты. Смеются, Юра, над ним, свихнувшимся мечтателем называют. А он настоящий ученый, большой физик и инженер. Так-то-с, юный друг! Но я верю, в твое время, когда ты вырастешь, ракеты Циолковского понесутся ввысь, к Луне, Марсу, Венере. И один из кораблей, может быть, поведешь ты!
Никандр Ильич встал во весь рост и энергично поднял руку к звездам. На фоне темного неба фигура его казалась высокой и молодой.
Сейчас тоже мерцают и зовут звезды, созвездия, туманности…
Грохнул выстрел в ближнем саду графа. Из Судака донесся женский голос — звали какую-то Олю: «Оля, Оля, иди спать! Иди домой скорее!» И снова тихо-тихо. Скучно!
Юра крадется по боковой дорожке неслышно, как краснокожий индеец из племени Гуронов. Справа и слева застыли в строю враги, видны их темные силуэты. Впереди на конях стоят командиры. Конечно, Ганна сказала бы, что это не солдаты, а виноградные кусты, а командиры — яблони. Она не понимает, что они так ловко замаскировались. А сама верит в чертей, в домовых, боится заговора, дурного глаза…
Потом Юра берет прутик — саблю и марширует по дорожке, принимая парад войск. Он — Суворов и сейчас поведет войско в бой. Полки неприятеля во главе с Османом, пашой турецкого султана, притаились за рекой. Нужна разведка. И Юра по-пластунски ползет с берданкой в руке.
Шорох слева. Кто-то крадется… Это вражеский лазутчик, «перекинувшийся» жабой. Взять его живьем! Вперед! Можно бы ударить прикладом. Впрочем, жабы полезные. Их не надо убивать.
Шпион, наконец, сознался. Его послал Осман. Главное — упредить замысел врага. Ночную тишину нарушает отчаянный вопль: «Ура-а-а-а!» Затем у реки гремит выстрел. «Ур-а а-а!» — разносится по притихшей Судакской долине.
…На крик из дома выбегала Ганна. Она боялась темноты и звала издалека. Юра не отзывался. Волей-неволей она шла глубже в сад. Тогда Юра неожиданно выскакивал из засады:
— Руки вверх! Сдавайся, негодяй!
Ганна пугалась и сердилась, но быстро отходила. Когда шли домой, она обычно рассказывала о том, что делается в Эрастовке. Жалко, письма от родных приходили редко, а Юре очень интересно — как живет Тимиш?
Ганна не умела сочинять письма, и он советовал ей:
— Напиши о море и генуэзских башнях, как собирали кизил, о сердоликах, винограде, как сторожим.
— Очень это им нужно! — отвечала Ганна. — Они спрашивают, делят ли у нас помещичьи земли и вышла ли я замуж.
— Выходи за Макса, — дразнил ее Юра.
— Та ты шо? — Ганна даже обиделась. — Вертихвост, вот он кто. Брехло!
— Правильно! Мы ему дохлую кошку подкинули, когда он по-немецки секретничал с колонистами. Соотечественников, говорит, встречать будем.
— Ты откуда знаешь?
— Слышал.
— Может, он шпион?
— Вот здо рово! — обрадовался Юра.
Свои подозрения Ганна сейчас же сообщила Юлии Платоновне.
— Чепуха! — заявила она и как пример, до чего может дойти шпиономания, рассказала о Максе и колонистах графине Варваре Дмитриевне.
— Абсурд! — объявила Варвара Дмитриевна. — В Судаке нет военных объектов, воинских частей. Судак находится далеко от стратегических пунктов и дорог.
Говоря это, она, видимо, повторяла чьи-то слова. А блистать осведомленностью Варвара Дмитриевна любила. Как только она узнавала от мужа какую-нибудь новость, сейчас же раззванивала ее «по секрету» своим знакомым.
От нее Юлия Платоновна узнала о неудачном июньском наступлении русских войск, о восстании на кораблях германского флота, о выступлении генерала Корнилова. В тот день графиня прибежала радостно возбужденная и еще от ворот крикнула:
— Началось! Нам всем надо молиться о ниспослании победы нашему Минину и Пожарскому — генералу Корнилову. Он восстановит порядок в Петрограде. Давно пора ликвидировать большевиков и их гнездо в Смольном. И чего только до сих пор церемонились, не понимаю!
А Сережа, когда Юра рассказал ему об этом через несколько дней, заявил:
— В дураках осталась твоя графиня — лопнула корниловская контрреволюция! Зато Красной гвардии в Петрограде — во! — тысячи!
Нижняя веранда графской дачи, окруженная колоннами и увитая диким виноградом, стояла на высокой цокольной стене. В этой стене три ниши, в них гипсовые бюсты. Разросшийся виноград закрыл, как занавесом, и ниши и бюсты. Юра смекнул и сделал себе в средней нише «сховище». Бюст он переставил в соседнюю.
Все чаще на веранде графини собирались «местные сливки», как говорила она. Приходили солидные тучные господа, молодые повесы, офицеры, размалеванные девицы. Когда взрослые наверху играли и пели, а детей усылали, Юра усаживался в эту нишу и слушал музыку. Он любил музыку, ведь мама так хорошо играла, она окончила консерваторию. А теперь у них не было ни рояля, ни пианино. И случалось, что Юра по полчаса простаивал возле одной дачи, из окон которой неслись звуки рояля.
Сегодня вечер был тихий. Все с веранды Бернистов слышно очень хорошо, будто там сидишь. И мама там, она будет играть.
Юлию Платоновну часто приглашали в графский дом, когда там собирались гости.
— Милочка, вы так чудесно играете, приходите, украсьте наш вечер музыкой! — щебетала Варвара Дмитриевна.
Юлия Платоновна соскучилась по роялю и принимала приглашение, иногда даже приходила днем, когда никого не было, и играла своего любимого Шопена, Чайковского. Но «званые вечера» графини и ее гости ей были неприятны. Эта неприязнь иногда даже пересиливала, и она вежливо отказывалась, ложилась в постель, ссылаясь на нездоровье.
Ганна сердилась, когда Юлия Платоновна уходила к Бернистам. Сегодня в ответ на ворчание Ганны она сказала, беспомощно разводя руками:
— Ганна, ты пойми, я так соскучилась по роялю… И еще: мы здесь одни, женщины с двумя детьми, среди чужих, в такое время!.. Все-таки они интеллигентные и влиятельные люди.
— Бесстыжая эта графиня, вот что! — сердилась Ганна, когда мама ушла. — Заступится, как же! Музыкант бесплатный ей нужен, а не дружба. Я сама слышала, как она хвастает: «Никто в Судаке так хорошо не играет, как Юлия Платоновна. А без музыки какое веселье. Повезло, что она приехала!»
Взяв с Лизы честное слово, что она не выдаст, Юра привел ее в «сховище». Они сидели, прижавшись к стене, и слушали.
— Чайковский, «Первый концерт»! — шепнул Юра. — Правда, хорошо?
Он не шевелился. Его волнами охватила чудесная музыка, то будто поднимая высоко-высоко, то опуская так, что трепетало, щемило сердце. И опять — вверх…