Александр покачал головой.
— Думаю ехать как можно позже. Не ранее Нового года.
Она едва не захлопала в ладоши, но муж тут же огорчил ее.
— На днях я совершу краткое путешествие в Крым. Генерал-губернатор Воронцов настойчиво просит меня побывать там. Его тревожат неблагоприятные слухи о наместничестве. Он полагает, если я увижу своими глазами…
Император улыбнулся. Ему на ум пришла давняя история с оккупационным корпусом. Тогда граф тоже был уверен: стоит государю взглянуть, и клевета растает, как воск от лица огня. Что ж, Александр не станет его разочаровывать. Пока. Вчера, 18 октября, в Таганрог прибыл генерал де Витт, человек, сведениями которого царь пользовался и хорошо знал, в чем ему стоит доверять, в чем нет. К уже известной информации о заговоре он добавил несколько фамилий. Киселев, Михаил Орлов, Серж Волконский, Ермолов… Каждый метит в Бонапарты. Одержи мятежники первые победы, и эти господа, не задумываясь, нацепят трехцветные кокарды.
Витт назвал и Воронцова. Однако тут Александр колебался. Он не любил наместника, но у него были и иные сведения, по которым граф выходил чист, подобно египетскому покойнику перед лицом Осириса.
Маршрут движения император начертил на карте лично. Мариуполь, Симферополь, Гурзуф. Поездка позволяла без лишних подозрений посетить Севастополь и другие базы флота. Там, по сведениям, мятежников почти нет. Так же как и в Новочеркасске, столице Войска Донского, откуда государь вернулся 14 октября. За стеной казачьих сабель, за две тысячи верст от Петербурга, прикрытый в Таганроге, как подушкой, южными поселениями, Александр чувствовал себя в безопасности.
Оставалось одно последнее дело, а там…
— Скоро я осяду в Крыму и буду жить частным человеком, — бросил он через плечо Петру Михайловичу Волконскому. — А ты станешь у меня библиотекарем. После двадцати пяти лет службы и солдату дают отставку.
Для Воронцова такие речи были удивительны. Но, судя по спокойной реакции Волконского, государь заводил их не впервые. На пути в Алупку, на узкой дороге, слева упиравшейся в серую скальную гряду, а справа обрывавшейся в балку, Волконский знаком придержал свиту, выпустив императора и наместника вперед. Граф оглянулся через плечо. Петр Михайлович кивнул. Второго такого случая могло не представиться.
— Ваше величество, позвольте мне говорить откровенно.
Александр улыбнулся.
— Откровенность — единственное, что еще имеет цену в этом мире.
Воронцов собрался с духом.
— Положение ужасно. Ропот с каждым днем становится громче. Нет довольных в нашем Отечестве. Некому будет заступиться за закон и порядок, если злодеи покусятся его нарушить. Одно колебание, и все обратится в хаос.
Плечи императора ссутулились еще больше.
— Поселения разоряют страну, — продолжал Михаил Семенович. — Когда на нас шел Бонапарт, мы не могли собрать армию в двести пятьдесят тысяч. Теперь содержим около миллиона. Не искушайте долготерпения подданных. Разве они не доказали преданности? Зачем испытывать их снова?
Казалось, Александр был тронут до слез чистосердечием генерал-губернатора.
— Вы нелицемерный сын Отечества. Но, поверьте, нарушить закон не так легко, когда его защищают. Здесь, на юге, можно положиться на военные поселения. Они не затронуты агитацией злодеев.
— Должен разочаровать ваше величество, — с тяжелым сердцем отважился Воронцов. — По моим сведениям, граф де Витт предложил участие вверенных ему частей в общем возмущении. Генерал Киселев подтвердит мои слова.
На секунду Александр онемел. Его руки даже дернули за повод, отчего лошадь замотала головой, показывая крайнее неудовольствие. Но император справился с собой и через минуту сказал:
— Витт действует по моим распоряжениям. Он послан выявлять заговорщиков, а не потворствовать им.
Эти слова не успокоили Воронцова. Скорее всего, начальник военных поселений вел двойную игру, рассчитывая примкнуть к тому, над чьей колесницей будет трубить Ника.
О том же самом думал и Александр. Его охватили подозрения, делиться которыми с кем бы то ни было он не собирался. В мрачном молчании спутники проделали путь до Алупки, где высочайшего гостя ожидала хозяйка. Повинуясь требованиям светских приличий, император отбросил неприятные мысли и с сияющим лицом пошел навстречу очаровательной графине. Зала, в которой Воронцовы принимали гостей, была открыта в сад и оплетена лозами спелого винограда. Солнце светило сквозь резную листву, пятнами ложась на белые скатерти. Крупные алые ягоды иногда срывались из-под потолка и падали на стол, вызывая смех гостей. Графу не жаль было чистого льна, а вот государь с содроганием смотрел на красные пятна, пачкавшие холст на его глазах.
— Я купил имение в Ореанде, — сказал он Елизавете Ксаверьевне. — Скоро поселюсь по соседству на покое.
— А как же подданные, ваши дети? — удивилась графиня.
— Дети уже выросли.
Окрестности Дивеевского женского монастыря.
Нижегородская губерния.
Матреша семенила по тропинке между высокими косматыми елями. Великаны обступали дорогу, их корявые стволы зеленели ото мха, а с голых нижних веток свисали бороды бледно-голубых лишайников. То и дело стежку пересекали паутинки, наведенные за ночь неутомимыми ткачами. Каждое утро девочка рвала их, но больше здесь никто не ходил, и тонкие нити протягивались вновь.
Матреша уже часа полтора была в пути, волосы у нее взмокли, на носу выступили беловатые капли пота. Девочка присела на траву, заново перевязала онучи, сняла платок и подышала немного, слушая веселый щебет над головой. Раньше-то она, конечно, боялась. И медведей, и волков, и даже лосей, просто потому, что большие. Но дедушка сказал, что они ее не тронут. И не трогали. По его слову.
Сейчас-то еще не холодно. А как придет зима, навалит снегу, кто будет сюда ходить? Она и будет. Кому же еще? Прежде Матреша носила еду из послушания. А потом привыкла к дедушке. Дедушка, он такой… Схимник. Его мишки слушают. И ангелы за советом ходят. Но не когда Матреша в гостях. Стесняются. Раз девочка вышла на полянку, а у избушки на колоде сидит старец, в ладошке хлебушек, а у ног такое страшилище — огромный, бурый, голова, как улей. А дедушка знай, топтыгина кормит да за ухом чешет.
Матреша вскрикнула и упала на влажный мох, как сосенка в сыром бору. Вот схимник испугался.
— Оплошал я, — говорит. Легонько стукнул медведя по боку. Тот поурчал да и отошел за деревья. Старец Матреше в лицо водой побрызгал. — Вставай, красавица. Совсем, видать, ты барышней сделалась, раз в обмороки падаешь. Пора тебе думать, как дальше жить. Постригаться ли в монастырь или замуж идти.